Андрей Остальский - Жена нелегала

Вот это «не знаю» — это тоже было что-то новенькое в их жизни. Раньше для него это были запрещенные слова. Он, по определению, знал все. И Джули свято в это верила. Он был абсолютным суперменом. Почти богом. Для него не было невозможного. И никто из простых смертных не мог с ним сравниться.

А теперь вдруг все переменилось. Это он нарочно, вдруг догадалась Джули. Он сам выключил чары. Снял волшебство. Мог попытаться восстановить свой контроль, как на это, конечно, надеялись его начальники в Москве. А он не стал. Почему, почему? Очень важно было получить ответ на этот вопрос.

И она взяла его и спросила. Через несколько дней после их возвращения из России.

Она была все еще сама не своя тогда. Не отошла от шока. И даже две недели на крымской даче, где они якобы должны были полностью расслабиться и отдохнуть, не очень помогли. Все равно они шагу не могли ступить без охраны. Любая вылазка за пределы виллы — целая военная операция. Да и на самой вилле то же ощущение, что за каждым твоим шагом следят. Каждое слово слушают.

Как-то раз, когда Карла не было рядом, она вдруг взяла и спросила охранника: «Не знаете, что означает по-английски «стреножить»?» Он испуганно вылупил глаза, забормотал: «Извините, не знаю». Как это может быть, что не знает?

А потом было обратное путешествие с нелегальными паспортами через границы. Опять одна, без Карла, который задержался в России. Почему-то Джули нервничала на этот раз гораздо больше. Вдруг до нее дошел весь ужас того, что она делает. Ей казалось, у нее так тряслись руки, что иммиграционный контроль непременно заметит. И ее тут же арестуют, разоблачат. Если бы ее видели в тот момент начальники Карла, они бы совсем в ней разочаровались.

Повезло, что ее вдруг вирус какой-то поразил. Она утрированно чихала, кашляла, вытирала слезящиеся глаза — и ее пропускали беспрепятственно. Трясущиеся руки тоже проходили как симптом гриппа. Болезнь пригодилась ей и в Англии: она совсем не была способна в первый момент что-то рассказывать друзьям и тетушке про выдуманную поездку по Франции. А так она слегла на неделю в постель, все от нее и отстали.

А она лежала и думала, думала…

А потом случилось вот что. В телевизионных новостях сообщили о высылке группы советских дипломатов. За деятельность, как было сказано, несовместимую с их официальным статусом. Еще совсем недавно Джули пропустила бы эту информацию мимо ушей. Но теперь она жадно ловила каждое слово.

На следующий день скупила все газеты. Они много писали об истории советского шпионажа в Англии. Она внимательно вчитывалась в эти статьи, но не могла понять, каким именно образом это может быть связано с Карлом. И кроется ли в случившемся угроза?

Некоторые газеты связывали высылку с недавним бегством на Запад высокопоставленного офицера КГБ, который, как предполагалось, знал всех своих коллег в Лондоне.

Когда Карл наконец появился, усталый и какой-то замедленный, она приготовила ему подборку статей. Он небрежно посмотрел, сказал: «Ах это… Да я в курсе… Но меня — нас с тобой — это никак не касается». Шепнул на ухо: «Мы по другому ведомству».

Это вот «нас с тобой» страшно резануло Джули. Но он будто бы нарочно хотел ее шокировать. Зачем? И вроде бы нарочно показывает себя другим — незащищенным броней улыбок и гипнотического взгляда. Ищущим ее поддержки. Признания, что они в одной лодке.

Она взяла и спросила его в открытую. Зачем? Он улыбнулся, но не так, как обычно, а очень грустно, почти жалко, и сказал: «Ну, ты же умница, все сама понимаешь».

Джули, кажется, действительно понимала: но не могла поверить. Неужели он сдается? Неужели предлагает посмотреть на него новыми глазами и решить для себя — нужен ли он ей такой, грустный, совсем не суперменистый, может быть, даже не до конца уверенный в себе?

Неуверенный в себе Карл? Какой нонсенс, какое глупое противоречие!

Она так это поняла: он устал играть. Ему не хочется быть дома в напряжении. Хочется быть самим собой. Впрочем, ему надо для начала самому в себе разобраться, какой же он настоящий, внутри, под броней, которую не снимал ни на минуту с юных лет. Что же там, под ней обнаружится? Да он и сам не знает. Вдруг обрубок какой-нибудь жалкий? Да будет ли она любить такого?

Только Шанталь ничего не замечала, для нее отец был все тем же. Полный восторг и обожание. С прежней взаимностью, разумеется. Хотя теперь он иногда задумывался и в ее обществе. Тогда Шанталь озабоченно спрашивала: что с тобой, папочка, ты нездоров?