Андре Бьерке - Тяжелый покер

— Да, это и есть плохая жизнь.

Последние гости покинули дом в начале двенадцатого. А час спустя Хаген был найден мертвым в той самой комнате, где проходила игра. Вскрытие показало, что смерть была вызвана отравлением, она, должно быть, наступила между половиной двенадцатого и четвертью первого. В ходе полицейского допроса было получено детальное описание того, что происходило во время игры в покер и последовавшей за ней сценой расплаты. Допросом руководил полицейский Монсен из криминального отдела на Виктория-террасе; ему сразу же удалось установить, что совершено убийство. На это ясно указывали все обстоятельства дела.

Во время первого допроса четверо участников события отчитались также в том, чем каждый из них занимался в критический момент — в полночь. Блокнот Монсена был испещрен пометками, и все вместе они сплетались в очень интересную ткань, но он все еще был не в состоянии полностью воссоздать ее узор.

Гюндерсен прямо отправился домой на своем автомобиле. Он проживал неподалеку от виллы Хагена, на той же западной окраине Большого Осло. Чтобы добраться туда на машине, требовалось несколько минут. Однако, оказавшись у своей холостяцкой квартиры, он обнаружил, что не может найти ключ от входной двери, хотя хорошо помнил, что положил его в правый карман пальто. Должно быть, в суматохе надел чужое пальто, и теперь ему придется вернуться и отыскать свое собственное. Он знал, что ни у кого из гостей такого пальто не было, стало быть, он надел пальто хозяина. Когда Гюндерсен вновь вышел из автомобиля, он посмотрел на свои наручные часы: было четверть двенадцатого, Хаген, наверняка, еще не лег. Земля в саду перед домом Хагена была грязной и скользкой после недавнего ливня, Гюндерсен поскользнулся и упал. Поднявшись и стряхнув с себя самые крупные комья грязи, он позвонил в дверь. Открыла фру Хаген, на ней все еще были халат и брюки, и она курила сигарету. Гюндерсен объяснил, в чем дело, и она его впустила. В прихожей Гюндерсен снял пальто, показал свои руки, пояснив, что упал и выпачкался в грязи, и попросил разрешения умыться в ванной. Вернувшись, он извинился, что испачкал пальто Хагена. Фру Хаген нашла его собственное пальто и помогла ему надеть его, заметив при этом: «Ничего страшного. Этим пальто он почти никогда не пользовался». Но Гюндерсен настаивал, что пальто нужно развесить для сушки. Женщина указала ему на комнату, и он повесил пальто на спинке стула вблизи от электрической печки. Хаген храпел во сне на своем стуле за карточным столом. Перед ним стоял наполненный до краев бокал виски. После этого Гюндерсен откланялся, вышел и поехал домой.

Фру Хаген подтвердила показания страхового агента, но добавила кое-что от себя. Мытье в ванной продолжалось что-то уж слишком долго, ее это насторожило. В стене ванной комнаты имеется окно, которое обращено на лестницу, ведущую на второй этаж. С лестницы, на расстоянии нескольких метров, можно видеть угол внутри ванной комнаты. Женщина вышла на лестницу и увидела, что Гюндерсен стоит перед аптечкой на стене и копается в ней, казалось, он там что-то ищет. Вынимал ли он что-нибудь из пузырьков, она не видела, так как обзор загораживала дверца аптечки. Может быть, у него болела голова, и он искал аспирин? Ей вдруг стало стыдно, что она подглядывает, и она вернулась в прихожую.

На вопрос, была ли она с Гюндерсеном в комнате, фру Хаген ответила: «Нет, я туда не входила. Я всегда чувствовала отвращение, когда видела мужа в таком состоянии». Войдя, Гюндерсен закрыл за собой дверь. Когда он снова вышел, то сказал: «В комнате спит ваш муж». Она ответила, что он часто спит таким вот образом. Прощаясь, Гюндерсен попросил прощения за позднее вторжение, а она неожиданно для себя спросила: «Не нужно ли вам принять таблетку аспирина?» Услышав этот вопрос, он остолбенел, казалось, его хватил удар. Затем молча вышел и быстро направился к своей машине.

Рассказ женщины о том, что она увидела в окно ванной комнаты, подтвердился в ходе полицейского расследования. Отпечатки пальцев гостя были найдены на аптечке и на некоторых пузырьках, стоявших в ней. Гюндерсен жил один и не мог доказать свое алиби на критический промежуток времени.

У Моллерюда было алиби вплоть до половины двенадцатого — его видели кельнер и гардеробщица небольшого ресторана.

Часть его показаний во время допроса оказалась настолько важной, что Монсен ее даже застенографировал. Было записано буквально следующее: