Валерия Вербинина - Где-то на земле есть рай

Юра Арбатов — одноклассник Оли Бариновой! Мама миа! И ее бабушка еще упоминала об однокласснике Юрасике, который был так неравнодушен к Олечке и носил ее портфель… Черт возьми, так ведь это он и был! Детская привязанность, первая любовь — самое сильное чувство, и именно из-за этой любви он решил вступиться за бедную девушку, потерявшую голос. Отомстить! Но кто-то узнал о его планах и предупредил нас, поэтому к Алисе в назначенный день подобраться не удалось, и тогда… Боже мой! Ведь Арбатов был сам, собственной персоной, на том дне рождения! Ему ничего не стоило убить Георгия Лазарева, а потом — потом подослать снайпера к его жене. Ни-че-го!

Нет. Не верю. Не ве-рю! Что-то тут не так. Я пока еще не сообразила, что именно, но я уже знаю, что все это ерунда. Вздор! Чушь!

— Однако, — только и сказал Ласточкин, взяв снимки у меня из рук и увидев, кто был на них изображен.

В комнате повисла томительная пауза.

— На основании этого ты собираешься его арестовать? — спросил мой напарник, возвращая Антипенко листки.

— Сейчас самое время его брать, поверь мне, — возразил Андрей. — Потом мне может уже не представиться такой случай. Для подстраховки я запросил подкрепление — шесть человек. Кстати, ребята, ваше оружие при вас?

— Да, ты же попросил взять его с собой, — отозвался Ласточкин.

— Ну и чудненько. Сейчас принесут бумагу, и поедем брать товарища.

Едва он промолвил эти слова, как дверь растворилась:

— Антипенко? Держите ордер. Группа захвата уже внизу.

Мы разместились по трем машинам, врубили музыку — то есть сирены — и тронулись со двора.

— Ехать не слишком далеко, — объяснил Андрей. — У него офис в центре Москвы.

Он сказал еще что-то, чего я не расслышала, потому что была погружена в свои мысли. Вот вам, пожалуйста, дилемма. Я терпеть не могу Арбатова, он мне категорически неприятен, но мысль, что мы едем вот так запросто его арестовывать, мне почему-то претит. К тому же я не верю, что он мог убить Георгия Лазарева и его жену. Что-то во мне изо всех сил сопротивляется этой мысли. Я просто знаю, что он не мог этого сделать, вот и все. Да, он знал Олю Баринову, учился с ней в одном классе, ухаживал за ней, носил ее портфель — но все это ничего не значит. Мы все были когда-то в кого-то влюблены в первый раз, но вот вы, дорогой читатель, помните ли вы, какого цвета были глаза у вашей первой любви? Потому что чувства, какими бы сильными они ни были, проходят, а жизнь продолжается. И продолжается она совершенно по другим законам, чем раньше. Когда-то, допускаю, Юра Арбатов мог любому расквасить нос ради одной Олиной улыбки, но теперь он бы пошел на убийство только из-за денег. Причем не просто денег, а очень больших денег.

— Приехали! — кричит Антипенко.

…Так быстро? Боже, а я даже глаза не накрасила!

Но все мысли разом вылетели у меня из головы, как только я увидела здание. Что? Вас интересует, в каком оно было стиле? Пожалуйста. Стиль — умри от восторга! Всюду стекло, зеркала, хромированные поверхности. Вавилонская башня, прилетевшая к нам прямиком из Нью-Йорка и приземлившаяся аккурат в самом центре Москвы. Сердце мое начинает кусать нехорошая зависть. Сколько же у него денег, у этого мерзавца?

Ласточкин придерживает меня за локоть.

— Оружие пока не доставай, — скороговоркой говорит он мне на ухо. — Держись начеку и будь готова ко всему. Эх, черт, зря мы бронежилеты не надели!

Антипенко, как Наполеон, летит впереди. Ноздри его раздуваются, он машет удостоверением, как вымпелом. Сегодня его день, определенно.

— Спокойно! Пропустить! Опергруппа! На каком этаже Арбатов?

Охранники молчат.

— На последнем, — блеет какая-то секретарша, которая с бумагами оказалась в вестибюле.

Антипенко оглядывается:

— Володя, Миша, вы остаетесь здесь! Остальные — за мной!

У лифтов — толпа народу. Очень хорошо одетого народу, спешу подчеркнуть. Когда все эти секретари, клерки, менеджеры и топ-менеджеры видят представителей власти, с ними сразу же происходит капитальная метаморфоза. Опрокинутые лица. В глазах два вопроса: кто виноват, то бишь кого берут, и что делать.

— Пропустите! — командует Антипенко. — Нет, прошу прощения, вам сюда нельзя.

Оттеснив клерков от лифтов, мы возносимся на вершину человеческого благополучия, а выражаясь русским языком, — на самый последний этаж, с которого открывается изумительная панорама. При мысли, что я сейчас увижу Арбатова и в моем присутствии на него будут надевать наручники, мне становится совсем нехорошо. Нет, лучше бы я осталась в вестибюле, сторожить вход вместе с Володей и Мишей.