Лев Гроссман - Кодекс

Странно, однако: он все время звонил Маргарет и оставлял сообщения, но она ни разу не сняла трубку и ни разу не перезвонила ему. Он ничего не понимал и обижался на нее за такое пренебрежение — вернее, обижался бы, если бы какие-то сильные эмоции могли пробиться сквозь теплое, мягкое одеяло болезни, надежно укутавшее мозг. О кодексе он тоже физически не мог думать. Прошлого и будущего не стало — существовало только тягостное, бессмысленное настоящее. А когда даже и оно начинало доставать, он играл в «Момус».

Время в игре перешло на режим свободного падения. Солнце неслось по небу, сливаясь в сплошной сверкающий обруч. Постепенно день и ночь, облака и ясное небо, солнце и луна образовали единые серовато-синие люминесцентные сумерки.

Все эти разговоры о потерянном времени. С крыши небоскреба он наблюдал, как века проходят словно минуты. Мимо шли целые тысячелетия, зарождались и гибли цивилизации. Город, превратившись в джунгли, зарос высоченными деревьями гингко, между которыми порхали огромные длинноперые райские птицы. Потом деревья засохли, и Нью-Йорк стал оазисом среди бескрайней пустыни. Высокие желтые барханы уходили за горизонт, гонимые ветром. Когда казалось, что пустынная эра уже никогда не кончится, море поднялось и захлестнуло пески — Эдвард, перегнувшись со своего насеста, мог обмакнуть пальцы в соленую воду.

Потом откуда ни возьмись пришел непонятный, но очень культурный человек и стал объяснять Эдварду происходящее:

«На самом деле все очень просто. Землю хотят захватить инопланетяне, но сначала им нужно сделать ее обитаемой для себя. Сами они с холодной планеты, а Землю согревает расплавленная лава в ее ядре. Когда ядро через несколько миллионов лет остынет и затвердеет, они смогут колонизировать эту планету. Вот они и ускоряют время, чтобы охладить ее побыстрее. Если им повезет, то и человечество заодно вымрет».

«Понял, а как их остановить?» — напечатал Эдвард. Детали его не интересовали. Ему надоело быть пассивным наблюдателем и очень хотелось подраться. Но тот другой, то ли из стоицизма, то ли из погрешностей в программировании, так и не ответил ему.

Десятки тысяч лет пролетели мимо. Когда океаны покрыли сушу, человечество целиком переселилось на массивные дирижабли — их шили из китовых шкур и надували горячим воздухом. Эдвард слез со своей башни и вступил в банду воздушных пиратов. Они носились над морями, следуя атмосферным потокам, и охотились на мелкие суда. Чтобы прокормиться, они ловили сетями рыбу и ставили силки на птиц, чьи несметные стаи заслоняли небо. Бамбук для своих планеров они брали на пиках Гималаев, единственных гор, которые торчали еще над водой.

Вскоре он начисто забыл о вторжении инопланетян. Даже при ускоренном течении времени, рассудил он, пройдут еще миллионы лет, прежде чем они станут реальной угрозой. Он может жить так практически вечно — с бронзовой от солнца кожей, с ножом в зубах, промышляя своей смекалкой и ни о чем не заботясь.

Как-то утром ему стало лучше. Нос очистился, голова вернула себе нормальный объем, тускло-желтая маскировочная сетка лихорадки поднялась.

Он чувствовал себя просто великолепно, только голова немного кружилась. Прошлое вернулось назад с процентами. Бог мой, сколько же времени он потерял! Ночью хлестал дождь, и на небе до сих пор оставались тучи. Пахло влагой, и день выглядел свежим, точно его отскребли стальной щеткой. Эдвард принял душ, оделся и десять раз отжался от пола.

Телефон Маргарет, как обычно, не отвечал. Ничего. Он провел быстрый компьютерный поиск и узнал ее адрес в Бруклине.

Захлопнув за собой дверь квартиры, он без видимых причин — и при наличии сразу нескольких причин испытывать прямо противоположные чувства — ощутил себя отдохнувшим, счастливым и освеженным. Очищенным. Он впервые за неделю вышел из дома, и его переполняла энергия. Купив «Нью-Йорк таймс», «Джорнэл» и «Файнэншнл таймс», чтобы быть в курсе мировых событий, он сбежал по ступенькам к шестому маршруту метро и через час вышел, моргая, в Бруклине.

Зеф преувеличивал, говоря, что Эдвард ни разу не бывал в Бруклине, но ненамного. Если не считать пары ночей в богемных трущобах Уильямсбурга и одного случая, когда он по ошибке сел на экспресс Бруклин — Квинс, Эдвард почти никогда не пересекал Ист-ривер. Угрюмые коричневые дома в странных перспективах разбегались на все четыре стороны от метро, и он пожалел, что не захватил с собой карту. Он оказался на чужой территории, терра инкогнита, далеко от правильной декартовской решетки Манхэттена. Здесь было более зелено — через каждые двадцать ярдов росло гингко или другой образчик выносливой городской флоры — и более грязно.