Майкл Коннелли - Пятый свидетель

— Сделаю.

— Если она говорить откажется, пошуруй вокруг нее. Может, нароешь какую-нибудь связь, о которой мы пока не знаем.

— Если что-то есть, я найду.

— Именно на это я и рассчитываю.

Как я и ожидал, Лайза Треммел не пожелала идти на сделку, которая обещала сократить срок ее пребывания в тюрьме до семи лет, даже несмотря на то что в противном случае ей грозил срок в четыре раза больший. Она предпочла отказаться и использовать шанс на оправдание, и я не мог ее за это осуждать. Поскольку я по-прежнему терялся в догадках относительно внезапно возникшего сердечного расположения прокуратуры к моей клиентке и объяснял это некими появившимися там трудностями, то считал, что это дает нам шанс в процессуальной борьбе. Если моя клиентка желает бросить кости — так тому и быть. В конце концов, на кону стояла не моя свобода.

На следующий день по пути с работы домой я позвонил Андреа Фриман, чтобы довести до ее сведения эту новость. В течение дня она несколько раз оставляла мне сообщения, но я из тактических соображений не отвечал на них — чтобы заставить ее попотеть. Однако, как выяснилось, никакого жара у нее не было. Когда я сказал, что моя клиентка отвергла предложение, она только рассмеялась.

— Что ж, Холлер, можете теперь снова отвечать на сообщения вовремя. Я несколько раз пыталась сегодня связаться с вами. Предложение было отозвано в десять часов утра. Треммел следовало принять его вчера вечером, быть может, это лет на двадцать сократило бы ей тюремный срок.

— Кто отозвал предложение? Ваш босс?

— Я сама. Просто передумала.

Я не мог представить себе причины, которая менее чем за сутки могла спровоцировать столь драматический разворот событий. Единственным, что, по моим сведениям, произошло утром, было то, что поверенный Луиса Оппарицио подал ходатайство об аннулировании повестки о явке его клиента в суд. Но я не видел связи между этим событием и резкой переменой в отношении Фриман к нашей сделке.

Поскольку я ничего не ответил, Фриман решила завершить разговор:

— Итак, советник, увидимся в суде?

— Да. И — просто к вашему сведению — я собираюсь докопаться, Андреа.

— Докопаться до чего?

— До того, что вы скрываете, чем бы это ни оказалось. До того, что привело вас ко мне вчера и заставило сделать то предложение. И не важно, что теперь, как вы считаете, все разрешилось, я все равно докопаюсь. И когда начнется суд, это будет лежать у меня в заднем кармане.

Она рассмеялась, и этот смех моментально положил конец уверенности, с которой я сделал свое заявление.

— Как я уже сказала, увидимся в суде, — повторила она.

— Да, я непременно там буду, — ответил я.

Отложив телефон на подлокотник, я попытался понять, что же происходит. И тут меня осенило. Можно считать, что секрет Фриман уже у меня в кармане.

Письмо Бондуранта к Оппарицио находилось среди вороха документов, которые перелопатила Фриман. Может быть, она только теперь нашла его и сообразила, как я могу его использовать, выстроив вокруг него всю защиту. Такое порой случается. Прокурор получает дело с массой неопровержимых на первый взгляд улик, и его подводит самоуверенность. Он продолжает работать с этими уликами, а другие потенциальные доказательства до поры проходят мимо его внимания. Иногда он обнаруживает их слишком поздно.

Уверенность моя крепла: наверняка дело в письме. День назад именно это письмо ее напугало. Но теперь она вновь обрела покой. Почему? Единственное различие между вчера и сегодня — ходатайство об аннулировании повестки Оппарицио. И тут я понял ее стратегию. Прокуратура поддержит отмену повестки. А если Оппарицио не будет выступать в качестве свидетеля, я не смогу предъявить присяжным письмо Бондуранта.

Если я прав, то для защиты это тяжелый удар, отбрасывающий ее далеко назад. Теперь я знал, что должен быть готов сражаться так, словно от исхода этой борьбы зависит исход всего дела. Тем более что так оно и было.

Я спрятал телефон в карман. Больше никаких звонков. Вечер пятницы. Надо отложить дело в сторону и вернуться к нему утром. До утра оно терпит.

— Рохас, включи музыку. В конце концов, впереди выходные, приятель!

Рохас нажал кнопку CD-проигрывателя. Я забыл, что у меня там было вставлено, но вскоре услышал голос Ри Кудера, поющего «Капайте, слезы», классический шлягер 60-х, и вспомнил, что это диск-антология моего любимого блюзового гитариста. Ри пел хорошо, он пел правильно. Это была песня об утраченной любви и одиночестве.