Светлана Алешина - Сладкая приманка (сборник)

Я представила, как это происходит, и мне стало дурно… Не-ет! Никто и никогда теперь меня не заставит идти в ту сторону, куда отправился провалившийся и, конечно же, сгоревший старик!

— Ну теперь валите кто куда хочет, придурки! — закричал Гиря и уселся на берегу ручья, отвернувшись от всех, словно ему было совершенно безразлично, какое решение примет его необычный отряд.

Потом бросил на меня странный взгляд и приказал таким тоном, что я просто не могла ослушаться — настолько жесткий приказ прозвучал в нем:

— Сядь рядом…

Скандал, переходящий в войну, я затевать не хотела, поэтому мне ничего другого не оставалось, как усесться рядом с ним и ждать, что будет дальше…

А дальше не было вообще ничего. Мы сидели с ним рядом на берегу ручья, а за спиной у нас остались растерянные и испуганные промелькнувшей перед ними неожиданной смертью их спутника люди… Они молчали. Мы тоже молчали и вроде бы ждали от них чего-то…

Не знаю, чего ждал он, а я ничего не ждала. Мне вдруг стало смешно. Вспомнилась старая детская считалка: «На золотом крыльце сидели: царь, царица…» Вряд ли я была сильно похожа на царицу, но Гиря держался очень величественно — ни дать, ни взять «император всея Великия и Малыя, и Белыя…». При его фигуре и развороте плеч царственную осанку приобрести не так уж и сложно, нужно всего лишь почувствовать вкус к этому.

Эта мысль показалась мне интересной: он же и в самом деле чувствует себя каким-то правителем этих людей, распорядителем их судеб. И меня рядом с собой посадил, чтобы подчеркнуть мой статус, который он же мне и определил: «особа, приближенная к императору…».

«Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…», — процитировала я кого-то и тяжело вздохнула. Не иначе как в наказание за какие-то неведомые мне грехи провидение посылает мне эти испытания! Наверное, за желание знать о людях слишком много.

Конечно, понимать человека гораздо полезнее для меня, чем не понимать его. Все дело — в степени понимания… Иногда это становится так тяжело, что хочется просто почувствовать себя последней дурой, которая не понимает вообще ничего и для которой желания и побуждения, стоящие за поступками людей, — непостижимая загадка! Но говорят же, что развитие — это процесс необратимый. Если уж ты научилась понимать людей на уровне формирования их желаний, на уровне внутренних интенций, — неси свой крест до конца жизни, от этого тебе уже не освободиться… С этим пониманием и помрешь!

Все дело в том, что я наконец поняла Гирю.

Я поняла психологию его поведения. Он точно так же, как и убитый им Профессор, хотел власти. Над всеми, с кем встречался. Над теми, с кем жил в лагерных бараках. Надо мной. Над охранником Петром, прозванным им Дохляком. Над Профессором, с которым боролся за эту власть и сумел победить. Даже над Кузиным, власти которого отчаянно сопротивлялся, пусть большей частью лишь внутренне. Властвовать было сутью его натуры.

Не знаю, какое преступление он совершил, но уверена, что в лагерь его привело все то же необузданное стремление к власти… Очень сильная натура. Из таких получаются диктаторы, а те, которым не повезло и в диктаторы они не попали, идут в контролеры на общественном транспорте… Тоже можно от души оторваться! «Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно» — это, по-моему, еще Александр Сергеевич сокрушался по поводу несовершенства человеческой натуры…

Гиря не попал ни в диктаторы, ни в трамвайные контролеры. Наверное, преступление, которое он совершил, для контролера оказалось слишком «крутым», а до диктаторского уровня явно недотягивало… Что-нибудь типа разбойного нападения на коммерческий киоск особо крупных размеров… И попал Гиря в лагерь.

Но натуру-то не скроешь. Натура требовала… Уважения, выражающегося в подчинении, и любви, выражающейся в страхе… По-моему, это и есть психологическая основа любой власти — страх и подчинение, ханжески прикрытые любовью и уважением…

В лагере Гиря завоевал себе положение с помощью пудовых кулаков и чрезвычайно сильной воли, направленной на подавление противостояния. Но не тупого, бычьего упрямства, а умной и целенаправленной воли… Он не щадил людей, когда ему нужно было добиться своего, но и не толкал их на смерть, а предоставлял им свободу выбора. Он чувствовал, что найдется тот, кто полезет в петлю сам, и всегда оказывался прав…

А теперь он сидел, как отрекшийся от царства Иван Грозный, и ждал, когда его подданные приползут к нему на коленях и начнут умолять его не оставлять их своими заботами и править дальше так же, как он правил до того, — мудро и справедливо.