Дэвид Хьюсон - Земля обетованная

Я живу в меняющемся мире. Об этом мне несколько раз напомнили Элис Лун и человек, которого я все еще мысленно называю Стэпом. И все же ни он, ни она не подготовили меня к тому, что я увидел утром в первый день свободы, когда автомобильный клаксон разбудил меня кошачьим воем и заставил выскочить из дверей.

Было светло, так светло, что глазам стало больно после долгих лет, проведенных в застенках. Я увидел полицейский автомобиль, более грязный и побитый, чем тот, что сохранился в памяти. Две сутулые обезьяны в мешковатой полицейской форме топтались возле телеграфного столба, справа от заброшенного склада. Вспомнил, как Рики, загибая пальчики, включал этот столб в перечень, когда учился считать.

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор…»

Входная дверь числилась у него под десятым номером.

Воспоминания возвращались медленно, по собственной, неведомой мне воле.

Это был мой первый день после двадцатитрехлетнего сидения в одиночной камере. Я отметил, что утро замечательное. Впрочем, летом так и положено. С океана долетал прохладный бриз. Соли и озона в нем было достаточно, чтобы перебить запах заводских труб. Это был вкус свободы, и душа не осталась к нему безучастна.

К телеграфному столбу (в перечне Рики он значился под номером, один) был пригвожден мертвый человек. Я подошел поближе. Несколько людей проводили меня взглядом, однако у них явно не доставало энергии двинуться или сказать что-либо. Через щиколотки и ладони мертвеца был пропущен ржавый металлический штырь, удерживающий человека на черном деревянном столбе. Он висел в забрызганной кровью футболке и бесформенных джинсах. Мясистый подбородок опущенной головы лежал на серой, костлявой, волосатой шее. На голове — черный капюшон, похожий на бархатный мешок. Такие мешки надевали на людей перед повешеньем, во всяком случае в кино. В наши дни этого уже не делают. В современном цивилизованном мире эту функцию исполняет Мартин-медик.

Тем не менее в этом было нечто новое. Как и голос, отложившийся в закоулках моей памяти. Это был голос Рики, и он пел:

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы…»

«Помолчи, Рики, — попросил я. — Не мешай папе думать».

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек…»

«Ну не надо. Ты ведь тоже мертвый. И твоя мама — тоже. Может, это я убил тебя. Может, не я».

«Столб, шиповник, мусорный контейнер…»

А если не я убивал, то кто это сделал? В голове пустота. Не помогла и долгая ночь, проведенная в доме после двадцатитрехлетнего отсутствия. Воображение охотилось за фактами, стремилось заполнить черную дыру. По правде говоря, уверен я был только в том, что произошло после странного спектакля, устроенного в операционной Гвинета. Стэп вел себя так, словно делал то, что было ему ненавистно. Он и меня ненавидел по неведомой мне причине. Деньги, однако, передал и домой отправил.

Ясно вспоминались лишь неприятные, досадные мелочи. Каждая из них была незначительной сама по себе, но, связанные воедино, они вызывали дрожь, похожую на ту, которую я должен был бы испытывать в операционной, когда Мартин-медик выискивал место в вене, куда ввести иглу.

Я вспомнил себя лежащим на стальной кровати в ожидании смерти, увидел в своем воображении огромные желтые зубы Мартина… Умирать мне было не страшно: за два с лишним десятка лет я к этому подготовился. В некотором роде это было естественно. Кто-то, возможно, почувствовал бы разочарование, если шоу отменят.

Но сейчас…

Сейчас мне было страшно.

Я слышал, как мой ребенок распевает у меня над ухом смеющимся тонким голоском, звучащим над могилой, которой я не видел.

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, мертвый человек, мертвый…»

В моем доме находилась хорошенькая молодая женщина, наполовину китаянка, по имени Элис Лун. Явилась неизвестно откуда, предложила мне свое тело и неправдоподобную историю о маме. Кивнула, как собачонка, когда я ответил отказом. Хорошо, что смыла мел, очертивший силуэты скорченных трупов моей жены и ребенка.

Я чувствовал себя голым и глупым, самым глупым человеком на свете, болваном с мишенью на груди. Меня мог обмануть всякий, кто оказался бы у меня на пути, будь то Стэп, Элис или какой-нибудь злобный подонок, которого я еще встречу в странном и незнакомом мире.

К тому же — это было самым ужасным — впервые за двадцать три года я увидел мертвого человека. В тюрьме покойников убирали в мешки и относили в морг, как мусор, который надо убрать. Когда я носил полицейскую форму, вид трупа был не таким уж редким явлением. Покойники, разумеется, не лежали на улице, никто о них не спотыкался, тем не менее иногда они становились частью пейзажа. Мертвецы лежали, устремив в небо незрячие глаза. Я читал в них немой вопрос: за что?