Юлиан Семенов - Пресс-центр

- Вряд ли... Вы же здесь запоминаете только те имена, которые вам выгодны, а не те, что нам дороги... Так вот, вышел я часов в пять утра, это был май, а он в Подмосковье поразителен, его только один Пастернак смог почувствовать; небо зыбкое, высокое; березы замерли в безветрии, похожи на пятнадцатилетних девочек, такая же чистота в них, ожидание лета... И по маленькой дорожке мимо моего поваленного забора шел поэт; в руке красивая сучковатая палка - он был мастак находить красоту в лесу, шевелюра пего-седая и пронзительно-голубые глаза... "Привет соседу, поздравляю с переселением в деревню..." Я поблагодарил его, пригласил зайти вечерком на чарку, так у нас полагается, мы это называем "новоселье"...

- Что?

- Это у нас такой праздник... Новый дом, так, что ли, можно перевести, хотя лучше писать по-русски, как Хемингуэй писал испанские слова в своих книгах, русский и испанский труднопереводимы...

- А потом?

- Потом поэт улыбнулся, глаза его стали прозрачными, как морская вода в маленькой бухте ранним утром возле Мухалатки, есть у нас такое райское место в Крыму, и сказал, что не надо откладывать на после то, что можно сделать сейчас, сразу. Он спросил у меня тогда: "В сусеках, может, бутылка припрятана?"

- Что такое "сусек"?

- Это кладовка, место для хранения, а может быть, погреб, - улыбнулся Степанов, произнося эти слова без того страшного английского акцента, с которым теперь наши радиодикторы, вещающие на Запад, произносят названия русских городов и даже имена людские. - Я ответил, что в сусеках у меня есть и бутылка, и сыр, и колбаса, но ведь еще рано, рассвет... Если вы написали хоть одну строчку, ответил поэт, продолжал Степанов, чувствуя, как успокаивается, вспоминая прозрачноглазого львиноволосого человека, - то вы словно бы на взгорок поднялись, и вам открылась даль, а каждая даль неоглядна и помогает понять себя, так что не грех в этом случае выпить стакашку, закусив корочкой черного хлеба и половиной головки лука, присыпав ее солью; чудо что за красота откроется. И мы вошли на цыпочках в дом, прокрались на кухню, заставленную ящиками, картонками с посудой, чайниками, достали из сусека бутылку "Столичной", нарезали черного хлеба, почистили луковицу, присыпали ее солью, выпили, и я впервые в жизни тогда понял, как это чудесно сделать глоток водки ранним утром. Я, правда, в тот день не написал ни строчки, но дочь я привез за город, чтобы она жила в лесу и слышала, как поют птицы, не по телевизору...

Мари сказала:

- Вы так все это изобразили, так грустно, что мне выпить захотелось... Не "розе", а чего-нибудь покрепче... С хлебом и луковицей.

- Угощаю.

- Слушайте, пожалуйста, не сердитесь, но я терпеть не могу, когда меня угощают мужчины... У нас же принято все калькулировать: если ты привел меня в ресторан, напоил и вкусно накормил, то я просто-напросто обязана лечь с тобой в постель, а этого ни вам не надо, ни мне... У меня поэтому идиосинкразия на угощения... Нет, правда, здесь все считают автоматически: удовольствие в доме любви стоит пятьдесят франков, а хороший ужин с вином пятьдесят семь, шестьдесят; один к одному, никаких проблем; у меня такое ощущение, что мужчины, которые приводят в кабаки молодых подружек и деловито раскладывают на коленях салфетки, готовятся не к тому, чтобы вытереть рот после еды, а промокнуть любовный пот, честное слово...

- Когда дали Москву, вы рассказывали мне про то, как вы и брат...

- Хорошая же у вас память... Мне расхотелось говорить об этом... Весь мир живет одинаковыми проблемами, одним и тем же. Словом, дети, даже девочки, а может, именно девочки не прощают отцам их счастья, особенно если оно позднее. Чего в этом больше - обиды, непонимания, собственничества, то есть ревности, или эгоизма, - не знаю... Но это так... И не приведи вам бог с этим столкнуться, но вы столкнетесь еще, обязательно столкнетесь, господин Степанов.

- Вы когда пьете, хотите есть?

Она пожала плечами.

- Так ведь мы пьем после еды, это, говорят, только одни русские могут пить и до еды, и во время... Мы экономные, всему свое время...

- Верно, - согласился Степанов, - вы экономные, мы дурни дурнями, а проблемы у всех, считай, одни... Помирились с папой?

- Да как сказать... Он и не обижался на меня, он написал мне тогда: "Я жду, я всегда с тобой, не поддавайся черным магиям, старайся быть справедливой, не меряй людей своей меркой, каждый человек - это мир, астрономы не успевают понять планеты за целую жизнь, а ты выносишь приговор за неделю, справедливо ли это?" Но ведь это слова, - сказала Мари и снова закурила. - А слова - суть бессилие дела.