Юлиан Семенов - Пресс-центр

- А мне писать хочется, когда жарища.

- Каждому свое, - вздохнул Степанов. - Надо же, такие прекрасные слова начертать на воротах концлагеря...

- "Работа делает свободным" - тоже великолепно звучит; но и это пришпилили туда же мои единокровцы.

- Я закажу Москву, поговорю с дочкой, - сказал Степанов, - и станем думать, как поступать дальше, у меня есть кое-какие новости...

- У меня тоже.

Степанов кивнул, поднялся, отошел к телефонному аппарату, установленному на маленьком столике возле бара, набрал международную, назвал московский номер, попросил барышню постараться соединить его поскорее, обратился к испанским официантам на своем варварском кастильском, поинтересовался, откуда они, те радостно затараторили, полагая, что встретили соплеменника, потом, когда Степанов объяснил, что он русский, бывал в Испании, любит их страну, защелкали языками, начали стремительно готовить салат, томатный сок и кофе.

Вернувшись, Степанов сел напротив Мари, спросил:

- Вы что такая грустная?

Та досадливо мотнула головой, рыжие волосы небрежно упали на лоб.

- Я грустная потому, что мне звонить некуда...

- А папа?

Она вздохнула, повторив с невыразимой нежностью:

- Папа... У вас сколько детей?

- Двое.

- Счастливы в браке?

- Живем врозь уже много лет...

- А с детьми как?

- Мои главные друзья...

- Как же у них сложились отношения с вашей подругой?

- У меня нет постоянной подруги...

- Яичницу себе готовите сами?

- И очень вкусную...

- Скоро заведете постоянную подругу, - убежденно сказала Мари, - у вас больные глаза.

Он отрицательно покачал головой.

- Нет.

- Да... Вы себя не знаете...

- Только человек самого себя и знает, остальные лишь угадывают его...

- Помните слова: где был самим собою я?

- Нет.

- "Пер Гюнт".

- По-русски все звучит иначе, - заметил Степанов. - Мы избалованы хорошими переводами, не обязательно знать подлинник... Теперь знаю... Это вы к тому, что Сольвейг отвечает: в надежде, вере и в любви моей?

Мари кивнула.

- Истинное лицо человека хранит тот, кто любит его... Любовь детей и любовь женщины - понятия разные.

- К счастью, мои дети - девочки.

Лицо Мари стало каким-то опустошенным, обозначились ранние морщины под глазами, скулы сделались крутыми, а лицо тяжелым, словно после трудного перехода в горах.

- Я тоже дочь и, только когда сама почувствовала усталость, а потом полюбила прекрасного человека, но не могу быть с ним и, значит, ощущаю страх за него, только тогда поняла отца... Он тоже вроде вас много лет готовил себе яичницу, стал толстым, обрюзгшим, морщинистым и ничего не успевал делать, перестал спать без снотворного... А потом рядом с ним появилась женщина, и он снова обрел свое истинное лицо... Раньше, после того, как он расстался с мамой, лица не было, маска была... А я и брат... Мы оказались...

Зазвонил телефон - длинно, без перерыва.

- Москва, - сказал Степанов и бросился к аппарату...

Мари посмотрела вслед ему с какой-то невыразимо горестной завистью, подозвала глазами испанца, попросила принести стакан "розе", самого сухого, желательно итальянского; прислушиваясь к монотонным степановским "алло", выпила медленными глотками терпкое, чуть с горчинкой вино и подумала: "Сила настоящей женщины - в умении ждать; консерваторши, одна Тэтчер чего стоит, мы больше верны устоявшемуся, самим себе. Поэтому-то лишь мы и можем звать мужчину к согласию с самим собою... Папа в долгу перед теми своими годами, когда был молод, отдавая себя мне и брату... А долг приходится оплачивать... И Гала нужна папе не для счастья, просто в ней он реализовал самого себя истинного, того, которого не сумел выявить через маму... Бедная, бедная мамочка не смогла себя сломать... А мы? Ну вот, снова я становлюсь собственницей, снова во мне начинает темно клокотать слово "мой"... Я привыкла к тому, что отец был только моим, и никогда толком не задумывалась, как ему горько просыпаться темными осенними ночами в своей мансарде и варить себе кофе, и садиться к столу за машинку, а потом уходить в редакцию, а оттуда в Сорбонну, потом возвращаться и жарить яичницу, включать телевизор, смотреть последние известия и снова садиться за машинку, а после брать снотворное, ложиться в мятую постель, и, если я не приеду и не вызову прачечную, в грязную, он ведь так увлекается, когда работает, ему не важно, как спать и на чем... А я жила своей жизнью и очень жалела маму, так уж заведено, маму всегда жалеют, писала репортажи, влюблялась, ездила по миру и знала, что у меня есть мой папа, когда же он позволил, чтобы о нем стала заботиться Гала, я разрешила себе жестокость... Маму, я так не судила, я щадила ее..."