Юлиан Семенов - Пресс-центр

...Москву наконец дали; Мари слушала чужую речь; ей казалось, что русский чем-то очень похож на португальский, такая же резкость, перемежаемая странной, непривычной уху музыкальной мягкостью. А потом вспомнила рассказ Карела Чапека про чешского дирижера, который очутился в Лондоне и услышал ночью в порту незнакомую речь, и его слух, особый слух музыканта, уловил в словах невидимых ему собеседников приближение горя, как же этот бедный музыкант старался объяснить англичанам на плохом испанском - надо предпринять что-то, близится беда, но никто не мог его понять и непоправимое случилось...

...Степанов вернулся к столу побледневший, с глубокой морщиной, прорезавшей лоб, но на губах обязательная улыбка ("Крепкий человек, - подумала Мари, - умеет себя вести, то есть, если надо, скрывать истинные чувства"); начал говорить про то, какая в Москве погода, были первые заморозки, выпал снег и пролежал полночи...

- У вас дома что-нибудь случилось? - спросила Мари.

- О нет! Что может случиться? Все хорошо, - ответил он, подумав, что надо бы сейчас же сесть в самолет и вернуться в Москву, потому что дочь сухо сообщила ему, что все-таки выходит замуж, хотя обещала повременить, а сейчас сказала: "Все, я решила.." Она ведь такая, постоянно говорит: "Пока я сама не решу, меня не переубедить..." Но ведь переубеждает горе; счастье, наоборот, утверждает в правоте; он-то знает, что этот ее ранний брак может кончиться горем, зачем же, девочка, ты веришь только себе, своим прекрасным, но столь порою ошибочным чувствованиям?! Да, надо улетать; конечно, сюжет про Грацио и Дигона поразителен, но это здешние заботы, пусть они их сами и расхлебывают, а у него там дочь Бэмби с лунными глазами; она, как тетива, натянута, живет в своем мире, он дал ей право так жить, взял на себя все заботы по ее контактам (боже, какое неверное слово!) с миром; она, глупенькая, думает, что можно так жить всегда, но ведь не будет такого, не будет, маленькая моя...

Представил себе, как теперь она станет приезжать к нему раз в неделю, не чаще, и не одна, ас мужем; это показалось до того ужасным, что даже сердце защемило; какой же ты эгоист, возразил он себе, отвечая невпопад Мари, сохраняя при этом улыбку, разрезая сосиску, намазывая ее горчицей ("Да, очень вкусна, вы правы, в Германии еще вкуснее"), какой же ты черный эгоист, неужели ты хочешь держать девочку всю жизнь при себе, это невозможно, ей нужна собственная жизнь, и дай бог, чтобы она была счастлива с Игорем, мало ли что тебе он не нравится, обязан понравиться, потому что ты любишь ее, гордишься ею и веришь, значит, она выбрала достойного, разве я знаю, каков он на самом деле? Ну и что, если косноязычно говорит и любит командовать? Все в молодости любят командовать, пройдет; она ведь не могла выбрать дурня, она так умна, моя девочка, значит, так нужно, и нечего накручивать себя, нет ничего страшнее темной неприязни, которая к тому же не мотивирована толком, а если тебе кажется, перекрестись, как говаривали наши деды...

- Может быть, - сказала Мари, - мы перенесем разговор на завтра? Я вижу, у вас что-то случилось, ваше право не говорить мне, в чем дело... Хотя лучше бы, если, конечно, вы в силах, наметить то, что мы должны сделать завтра, и поговорить о том, что сделано сегодня.

Он кивнул на фужер.

- Пили вино?

- Да. Я уже заплатила.

- Да что ж вы такая занозистая? - рассердился Степанов. - Хотите еще?

- Давайте я вас угощу, а? Вы меня ужином, а я вас напою. Виски хотите?

Степанов подозвал испанца.

- Бутылку "розе" даме, мне, пожалуйста, водку. Допель (21). А еще лучше, три порции в одном стаканчике. - Он пояснил Мари: - Ваши двадцать граммов для нас, что слону дробина, наша норма - сто с прицепом...

- Что такое "прицеп?"

- "Прицеп" - это сто граммов плюс пятьдесят, именно такая доза входит в граненый стакан, пьется через зубы, а закусывается куском черного хлеба с солью и луковицей...

- Как вкусно сказали, - вздохнула Мари, - может, и мне за компанию попробовать?

Официант принес водку и вино, включил телевизор, устроился за столиком; шло футбольное обозрение, никакой тебе политики, все ясно от начала и до конца...

- Знаете, у нас был поэт, - сказал Степанов, замечательный поэт... Я поселился за городом, неподалеку от его дачи, сбылась мечта идиота... Привез туда дочку, - он кивнул на телефон, - жену, думал, там, в лесу, все будет совершенно по- особому...

- А как стало?

- Я не об этом... Вы все время что-то свое гнете, я вам про поэта...

- Не сердитесь... Мне очень интересно услышать про вашего поэта... Я знаю его имя?