Юлиан Семенов - Репоpтеp

Сержант ввел в комнату невысокого человека в бушлате; тупорылые башмаки, нога не по росту большая, сорок четвертый размер; советские джинсы с выпирающими коленками, заштопанный свитер домашней вязки (жена с ним развелась: <����Будь он проклят, никогда не прощу того, что он сделал, детям ненависть завещаю и внукам>); лицо запоминающееся; серебряная седина - так некоторые женщины красятся, - подбородок с ямочкой, запавшие щеки и внимательные глаза прозрачно-зеленого цвета.

- Вы Горенков Василий Пантелеевич? - спросил я, смутившись самого вопроса, слишком уж он был неравным, начальственным.

- Я, - ответил Горенков, чуть усмехнувшись.

- Меня прислали из газеты... Мы разбираемся с вашим делом... Я неделю работал в городской прокуратуре.

- У вас сигареты нет? - перебил он меня. - Угостите, пожалуйста.

Я протянул ему пачку <����Явы>, он закурил:

- То, что там работал чужой, я понял позавчера: вызвал помощник прокурора, предложил пройти медицинское обследование, <����мы вас сактируем>... У меня подозрение на туберкулез, есть основание выпустить... Но, как понимаете, я отсюда добром не выйду, только если лишат гражданства и вышлют...

- Вас тут на какую работу поставили?

- Лесоповал.

- По профессии вы инженер-экономист?

- По профессии я дурак. Знаете, что такое дурак? Думаете, глупый недоросль? Не-а. Дурак - это тот, кто верит в правду, в слова, произносимые с трибун, - вот что такое дурак. Когда эта профессия вымрет, мы погибнем. Окончательно. А пока еще в стране есть дураки, можно надеяться, что отчизна не развалится...

...Мама часто рассказывает мне про отца; его арестовали в сорок девятом; раненого осенью сорок первого взяли в плен, в концлагере он вступил в Сопротивление, ему поручили войти во власовскую Русскую освободительную армию, работал в их газетах, отступал вместе со штабом Власова в Прагу, там участвовал в его пленении, получил за это орден Красного Знамени, а в сорок девятом забрали как изменника родины... Его реабилитировали в пятьдесят четвертом, через год родился я, а когда мне исполнилось два, он умер от разрыва сердца; хоронили его с воинскими почестями, были речи и огромное количество венков. Когда я стал комсоргом в классе, а потом секретарем, мне приходилось часто выступать на встречах и конференциях. Сначала это все было в новинку, я волновался, подолгу писал конспекты речей, но потом пообвыкся, наработал несколько расхожих стереотипов и научился не заглядывать в бумажку - это особенно нравилось, поэтому на журфак меня рекомендовал горком комсомола. Весною семьдесят восьмого я писал курсовую; мама предложила устроить встречу с Надеждой Петровной, директором их библиотеки, - она и ветеран войны, и кандидат философии, и отец ее был участником штурма Зимнего, словом, кладезь информации, прекрасный типаж для большого интервью. Надежда Петровна пришла к нам - у нее матушка парализованная и очень капризная, а жили они в одной комнатушке. Мы начали работать, просидели долго, а когда я, проводив ее домой, вернулся, мама сказала: <����Ванечка, а не поменять ли тебе профессию? Ты ведь совсем не умеешь слушать>. - <����Это как? - опешил я. - Я спрашивал, она отвечала, я набрал поразительный материал>. - <����У тебя в глазах не было интереса... Надежде Петровне было с тобой скучно. Ты просто спрашивал, а она просто отвечала. Ты не болел ею. А твой отец к каждому человеку относился как к чуду, он любовался собеседником, придумывал его, открывал в нем такое, что тот сам в себе и не предполагал... Твой отец был настоящим журналистом, потому что верил в тайну, сокрытую в каждом, с кем встречался. Просто слушать - ничего не значит, Ваня... Просто слушать и просто говорить - это безделица. Если ты живешь словом, произносимым другим, тогда ты не журналист, а так... Репортер должен быть влюбчивым человеком, понимаешь?>

...Я потом долго тренировался перед зеркалом, говорил с несуществующими собеседниками, наигрывал доброту во взгляде, репетировал улыбки, гримасы сострадания, сочувствия, жадного интереса. На первых порах помогало, но все перевернулось, когда я напечатал в молодежке очерк о дворовых хулиганах и их главаре Сеньке Шарикове; меня поздравляли <����гвоздевой материал>; вечером в редакцию пришла его мать: <����Что ж мне теперь делать, когда Сеньку посадили? У меня двое малышей, я по ночам работаю на станции - на двенадцать рублей больше платят за ночные дежурства... С кем мне детишек оставить? Они ведь, когда просыпаются, плачут, воды просят, на горшок надо высадить, а Женя и вовсе писается, подмывать надо, это ж все на Сеньке было... Тимуровцев хоть каких пришлите...>