Юлиан Семенов: Репоpтеp

Юлиан Семенович Семенов

РЕПОРТЕР

I Я, Иван Варравин

_____________________________________________________________________

Газета легко дала мне эту командировку, оттого что письмо было поразительное:

<����Молодые друзья! Я обращаюсь к вам, в комсомольскую прессу,

после того, как отправил в Москву заявление: <����Прошу освободить меня

от должности Председателя Совета Министров нашей автономной

республики и - одновременно - отозвать из Верховного Совета>.

Я поступил так не потому, что чувствую за собою какую-то вину.

Все проще: талантливый человек, которого я поддерживал, сидит в

тюрьме по обвинению в особо крупных хищениях. Так как я еще не

получил ответа на мое обращение, хотел бы встретиться с молодым

журналистом и порассуждать вместе с ним о житье-бытье, покуда в моих

руках находятся необходимые архивы. После этого журналисту следует

обратиться в прокуратуру, а уж потом - в колонию, где отбывает срок

Василий Пантелеевич Горенков. В его деле, как в капле воды,

отражаются проблемы нашей сегодняшней жизни.

С уважением Каримов Рустем Исламович>.

...С трудом протолкавшись сквозь аэрофлотовский тоннель, что ведет на посадочную площадку (как же мы умеем организовывать очереди!), я устроился возле иллюминатора; нет большего счастья, чем наблюдать взлет, ощущая таинственность мгновенья отрыва огромной махины от бетона и переход людской общности в новое, небесное состояние, которое несколько десятилетий тому назад казалось утопией, несмотря на то, что еще в прошлом веке Жюль Верн старался такого рода сказку представить своим читателям вполне возможной былью...

Однажды моя подружка по газете Лиза Нарышкина выискала у Лескова поразительный пассаж о том, что Писемский литературное оскудение прежде всего связывал с размножением железных дорог, которые полезны торговле, но для художественной литературы вредны.

Теперь человек проезжает много, но скоро и безобидно, замечал Писемский, и оттого у него никаких сильных впечатлений не набирается, и наблюдать ему нечего и некогда - все скользит. А бывало, как едешь в Москву на <����долгих> в общем тарантасе, да ямщик тебе попадет подлец, и соседи нахалы, и постоялый дворник шельма, а <����куфарка> у него неопрятище, - так ведь сколько разнообразия насмотришься! А еще как сердце не вытерпит - изловишь какую-нибудь гадость во щах, - да эту <����куфарку> обругаешь, а она тебя на ответ вдесятеро иссрамит, так от впечатлений просто и не отделаешься... И стоят они в тебе густо, точно суточная каша преет, - ну, разумеется, густо и в сочинении выходило; а нынче все это по-железнодорожному - бери тарелку, не спрашивай, ешь, - пожевать некогда; динь-динь-динь - и готово, опять едешь, и только у тебя всех впечатлений, что лакей сдачей обсчитал...

Лесков на это приводил в пример Диккенса, который писал в стране, где очень быстро ездят, однако видел и наблюдал много, и фабулы его рассказов не страдают скудностию содержания.

Сто лет как прошло, подумал я, а давешние споры не кончены: оренбургское литературное объединение бранит столичное - мол, не расстилаются перед изначалием, а ведь только через него можно сделаться писателем! Москвичи изучают теперь лишь Пастернака с Гумилевым да Мандельштама, перед классикой не немеют - стыд и позор! Странное мы сообщество, право! Постоянно боремся за единообразие, непременно хотим, чтобы лишь наше мнение сделалось всеобщим; я - прав, остальные - дурни или того хуже. Триста лет ига сменились тремястами годами собственного крепостничества; многие у нас ныне сердятся, когда крепостничество называют рабством, мол, <����клевета на народ>, ан, увы, не клевета, а факт истории; замалчивать историю то же, что лгать больному или туберкулезника лечить от простуды; неосознанное предательство так же опасно, как и заранее спланированное. Да и четверть века - с двадцать восьмого по пятьдесят третий - тоже даром не прошли, родился стереотип нового страха, надежда лишь на того, кто все знает, все понимает и все умеет, ощущение собственной малости и незащищенности, разве такое можно оставлять вне исследования? Масоны - масонами, а история - историей: владелец типографии Новиков, брошенный матушкой Екатериною в каземат, был обвинен в масонстве, но против чего он выступал? Против самодержавия, за свободу мужику.

...Между прочим, отчего при полете в Варшаву - а это всего два часа курить в салоне разрешается, а когда пилишь в Сибирь шесть часов, не моги?.. Салтыков-Щедрин? <����Хорошо иностранцу, он и у себя дома иностранец>?