Андрей Мягков - Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало

— И вот что, Георгий. Давай-ка прямо к делу. Не возражаешь? — Не дожидаясь ответа, он сел за свой письменный стол, помолчал. Затем ткнул указательным пальцем в сторону стоящего перед ним стула, процедил сквозь зубы: «Сюда сядь!» — и держал палец навесу до тех пор, пока Никитин не выбрался из глубокого кресла и не занял указанное место. — Разговор будет долгий.

Георгия Георгиевича поразила молниеносность смены отношения к нему со стороны бывшего сокурсника. Как будто только что, минуту назад не было дружеских объятий, поцелуев, блеска искренней, как ему показалось, радости в прозрачных глазах полковника Николая Птички. И это не он, полковник Птичка, только что предлагал ему выпить стакан любимого «отечественного напитка», давая понять, что не забыл, помнит всё, связывавшее их когда-то. И вдруг… Перед ним сидел незнакомый человек, каких Георгий Георгиевич видел разве что в кинохрониках тридцатых годов, предназначенных исключительно для служебного пользования. Говорил он еле слышно, только губы шевелились, иногда обнажая ряд жёлтых нижних зубов, отчего лицо становилось похожим на осклабившуюся ящерицу, но смысла произносимого Никитин уловить не мог, как ни старался. По отдельным фразам он догадывался, что речь, по всей вероятности, идёт о безнадежной ситуации в стране, что «мародёров» уже не остановить, поздно, даже если теперь этого «горбатого за яйца повесить», всё слишком запущено, а кушать захочется и завтра, и послезавтра, и не только им с Никитиным, но и их родственникам, и их детям, и внукам; о том, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, и что единственный спасительный круг для них — это он, Никитин Георгий Георгиевич, которому руководство страны по-прежнему верит, продолжает верить и ценит, что бы там ни случилось с ним когда-то, потому что кто старое помянет, тому… «Ах да, это я уже говорил». Он замолчал, подошёл к бару, налил себе ещё водки.

— Будешь? — Выпил. Вернулся за стол. Долго, не мигая, смотрел в глаза «друга-сокурсника». Спросил неожиданно. — Ты про Чаушеску помнишь?

— Ну. При чём тут?

— А при том. Нам про это никак забывать нельзя. Может, скоро жить придётся там, где деньги нужны. Много. Без них — ни шагу. Ты меня понял?

— Нет. — Честно признался Никитин. Он действительно ничего не понял, но так как Николай продолжал молча держать на нём свой белёсый, быстро мутнеющий взгляд, сказал:

— Деньги везде нужны.

— Дурак.

Он тяжело поднялся, прибавил мелодичный звук приёмника. Скорее упал, чем сел на подушки дивана. Приказал:

— Сядь рядом. И слушай, не перебивай. То, что я сейчас скажу, знают три человека: я, ты и ещё один, тебе его знать не надо. — Он указал пальцем в потолок. — Высоко. Не дотянуться. Ты понял? Только три. Я, ты и он. Всё! Ты понял? Если узнает кто четвёртый — ты донёс. Ты! Больше некому. Ты меня понял?! Ты предал. Продал. Ты! Найду везде. Не спрячешься. Запомни. — Он отвалился на спинку дивана, закрыл глаза. — Помощников подберёшь сам. Кого хочешь. Сколько хочешь. И за сколько хочешь. Отказа не будет ни в чём. Ни в чём! — задание не из лёгких. Но… Знать о нём с этой минуты, — он закатал рукав пиджака, глянул на часы, поднёс их к лицу Никитина, — с этой вот минуты знать об этом должны только три человека. Только три! Он, Я и Ты. Всё!!! Любой четвёртый — ты труп.

Николай растянул губы в стороны, обнажив ряд жёлтых зубов.

— Ну вот. Теперь слушай, друг.

Никитин вздрогнул и невольно задержал дыхание — подобие полковничьей улыбки его не на шутку испугало.

Домой Человек со Шрамом — он же Георгий Никитин — вернулся в растрёпанных чувствах. Мозг терзали разноречивые мысли. С одной стороны, — его, так надо понимать, возвращали в альма матер, в вожделённое чрево мечты, в «Контору», о которой он и думать-то в последнее время боялся: столько лет минуло полного забвения. Значит — прощён? Стёрто позорное пятно давнего провала? Значит, помнят, доверяют, ценят за прошлые заслуги? Даже одно лишь предположение подобного — как второе рождение, как глоток воды умирающему от жажды — наполняло голову, грудь, всё тело бывшего майора КГБ необъяснимой энергией счастья. Хотелось немедленно, ни секунды не теряя, ринуться в бой. Но… Но если окоротить эмоции, сполоснуть мозги холодным рассудком и взглянуть на произошедшее с другой стороны — получается… Получается очень даже невесёлая картина, хотя и выполненная в самой что ни на есть реалистической манере: получается, что от него, Человека со Шрамом, таким простейшим, примитивным, до боли знакомым по предыдущей работе в «органах» способом просто-напросто хотят избавиться. Не выполни он партийного задания, а оно и впрямь не из лёгких, обещанный «другом-сокурсником» труп наверняка не заставит себя долго ждать. А если повезёт и задание будет выполнено? Возможно и того хуже, хотя что может быть хуже собственного трупа? И если партийное задание каким-нибудь чудом удастся выполнить — то он, Никитин Георгий Георгиевич, предстанет перед очами своих работодателей в образе никому не нужного, лишнего, даже опасного свидетеля. А свидетелей, как известно, тем паче — опасных…