Инна Бачинская - Два путника в ночи

Кузнецов не ответил. Вошел в палату и аккуратно прикрыл за собой дверь. В палате находилась всего одна кровать, на которой лежал человек в бинтах, женщина, похожая на кокон гигантской бабочки. Кузнецов подошел ближе и остановился, рассматривая опухшее лицо в кровоподтеках, синеву вокруг закрытых глаз… капельницу, трубочки, тянущиеся из носа… Ему показалось, что женщина не дышит. Он уже собирался позвать кого-нибудь, но тут ее веки дрогнули. Она открыла глаза и посмотрела прямо ему в лицо. Попыталась улыбнуться.

– Наденька, – пробормотал Кузнецов, – как же это ты, девочка?

Он помнил ее смеющейся и радостной, его забавляло то, что она не считала нужным притворяться убитой горем. Звонила ему чуть ли не каждый день. Зачем? Трудно сказать. Пообщаться. Рассказать о своей жизни. Одна в чужом городе, все-таки. Кричала в телефонную трубку: «Леонид Максимович! Здравствуйте! Это Надя!» – и смеялась. И он невольно улыбался, хотя она не могла этого видеть, и отвечал ей, несмотря на занятость.

– Спасибо, начальник, что пришел, – произнесла женщина сипло, и он вздрогнул от этих слов и голоса, показавшегося ему чужим. Его поразило обращение «начальник» и еще что-то, что было в ее тоне, что-то, чего не могло быть в тоне Наденьки Ковалевой, учительницы младших классов. – Я все скажу… этим, – она дернула подбородком в сторону двери, – но сначала с тобой. А то они уже из шкуры вылазят…

– Как вы себя чувствуете? – спросил озадаченный Кузнецов. Вопрос, прямо скажем, был не самый удачный.

– Хреновато. – Она попыталась засмеяться, но закашлялась и вскрикнула от боли. В уголке рта показалась кровь. Она закрыла глаза. Кузнецов шевельнулся, и она сказала, не открывая глаз: – Подожди, я сейчас… Не уходи! Дело у меня к тебе.

– Кто вы? – спросил Кузнецов, окончательно поняв, что женщина перед ним не имеет, видимо, никакого отношения к настоящей Наденьке Ковалевой.

– Сейчас, – сказала женщина едва слышно. – Сейчас… погоди… Ты веришь в Бога, начальник?

Кузнецов пожал плечами и не ответил. Да ей и не нужен был ответ.

– И я не верю, – продолжала она, – атеистка! А ведь он наказывает, и никуда не денешься.

– Кто наказывает?

– Бог! – твердо сказала женщина. – По справедливости. Все видит и наказывает. Божий суд называется. И ты мне сейчас, начальник, заместо попа, исповедаться желаю!

Она издала легкий смешок, от которого у Кузнецова мурашки побежали по спине…

Он вышел на крыльцо, остановился. Облачко набежало на солнце, и день слегка померк, но чувствовалось, что это ненадолго, что сейчас оно скользнет дальше, полетит по своим делам, и день снова станет ярким и нарядным. Жужжали пчелы и цветочные мухи, вдоль дорожки стояли пики нарциссов, источая сладкий тонкий аромат, будивший неясные воспоминания о чем-то таком далеком, что то ли было, то ли нет, а вот поди ж ты, томит сердце! Зеленели светло молодые кленки, подлесок, насеявшийся от кленовых семян-носиков. Радостно светились в траве желтые одуванчики и маргаритки. Все буйно лезло кверху, расталкивало соседей, кричало: «А вот и я! Я живу! И это мое место под солнцем!»

Долговязый молодой человек в мятом темно-зеленом халате стоял, опираясь на безухого льва, и с наслаждением курил.

– Устал д-до чертиков! – сказал он, повернув к Кузнецову свое бледное худое и небритое лицо с широко расставленными выпуклыми глазами очень светлого зеленоватого оттенка. – Не ночь, а к-конвейер! Заменял к-коллегу… в интересном положении. Как только не твое д-дежурство, на подмене… ни м-минуты покоя. Уже подмечено. Два ножевых, п-проникающих… и огнестрел. И чем д-дальше – тем хуже.

Он приложил к груди руку с дымящейся сигаретой. Речь его была бессвязной, он с трудом подбирал слова и слегка заикался.

– А п-под утро привезли эту дивчину… в люксе! – Отвечая на вопросительный взгляд Кузнецова, объяснил: – В четвертом б-боксе, для тяжелых… Н-ну, доложу я вам! – Он глубоко затянулся, помолчал, рассеянно наблюдая за струйкой дыма, неровно поднимавшейся вверх. – Я м-многое повидал, п-поверьте… в лагере строгого режима вкалывал… четыре г-года, как штык… – Он снова замолчал. Кузнецов никак не обнаруживал своего интереса, просто смотрел. Он видел, что парню этому, хирургу, видимо, необходимо выговориться, что возбуждение его от усталости… хотя, возможно, не только. – М-мясники! Да п-попадись они мне… – Доктор отшвырнул в цветы докуренную сигарету и сжал кулаки. – Я бы их… на м-месте! Без суда и следствия! С-своими руками! Ищеек п-полно… а т-толку?