Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

Машинально я поправила развалившуюся кипу журналов и газет. На глаза мне попалась та самая тетрадка со стихами. Я не стала снова погружаться в мир большой литературы — просто сунула свою находку во внутренний карман куртки и занялась поиском улик. Теперь я действовала как заправский сыщик. В кино я видела, как проводят обыск: шарят везде, и все дела. И я стала шарить. Для начала — в ящике стола. Там я нашла целую кучу интересных вещиц. Была бы я лет на десять помоложе, радости моей не было б предела. Стеклянный шарик с корабликом в самой сердцевине — потрясешь его, и крохотные, как пылинки, снежинки закружатся в танце. Большая толстая авторучка, видимо, привезенная кем-то из-за бугра еще в годы застоя. Тогда такие были в диковинку: переливающаяся картинка с голым мужиком. Морда у мужика наглая, самодовольная. Он явно себе очень нравится. Наверное, Веронике он тоже очень нравился. Авторучка хоть и не новая, а ни одной царапины, и хранится в пластмассовом прозрачном футляре. Ах, нимфоманка... И Миша, и участковый Вася Алексеев, и мужик с картинки — всех любила моя дива. А еще говорила, что равнодушна к мужскому полу...

Несмотря на то что я была довольно-таки взрослая, мне очень хотелось взять себе и шарик, и авторучку. Я с минуту колебалась, потом решительно положила эти вещи на место и стала смотреть остальные. Конверт с двумя дискетами. Его я сунула в карман без всяких колебаний. Блокнот — тощий и пустой. Ни одного рисунка, ни одной буквы. Малый атлас мира. Полистала его, ничего не нашла и бросила обратно в ящик. Испорченный калькулятор. Маленькая модель машинки, кажется, «ауди». Хрустальная балерина величиной с мой средний палец. Прелесть какая... Ну и листы со стихами. Это все, что было в ящике.

Затем я перерыла залежи журналов и газет. Совершенно ничего интересного. Программы телевидения, реклама, прочая дребедень. Зато в самом низу обнаружился небольшой альбом с фотографиями. Вероника хранила его не очень-то бережно. Обтрепанные уголки, потертая обложка... Я открыла первый лист. Две детские карточки — то ли Вероника, то ли кто другой. Не разберешь. Младенцу месяцев пять от силы. На следующем листе я увидела худую девицу лет шести. Вот это точно была моя почившая ныне подруга. С тех пор она почти не изменилась, только выросла да еще больше похудела. Дальше были такие фотографии: Вероника с бабушкой, толстой и маленькой старушкой в цветастом платке, халате и шароварах. Бабушка без Вероники, рядом какой-то пони. А может, мул, я в них не разбираюсь. Длинный тощий дед на фоне лысой горы с одним кривым деревом, словно прилепленным к ней сбоку. Вероника и парень, на вид много моложе ее. Так себе парень, ничего особенного. А вот... Миша.

Миша... Я еще раз поразилась его необыкновенной красоте. Саврасов говорил, что Саша, Мишин отец, тоже был очень высокого роста, но красивым его нельзя было назвать. Симпатичный, улыбчивый, большеглазый, и только. А Миша... Вот уж для кого природа не поскупилась. Все дала, в полной мере. Интересно, откуда у Вероники эта фотография? Выпросила у него, наверное...

Опять меня одолели сомнения: взять Мишину карточку или оставить? Никакой материальной ценности она не представляла, сама Вероника скончалась, и ей уже не придется любоваться на Мишу никогда... Решено. Я аккуратно вытащила фотографию из альбома и положила ее в тот же внутренний карман куртки, рядом с конвертом с дискетами и тетрадкой.

Далее я листала страницы без особого интереса. Люди, люди... Незнакомые, скучные, чужие. А Вероника везде была какой-то одинаковой. Туповато-надменное выражение длинного лица, солдатская поза «руки по швам» и везде, везде без улыбки. Что ж за жизнь у нее была? Я знала ее всего два дня, но без труда могла догадаться о ее одиночестве и постепенном умопомрачении. А ведь изначально в ней было заложено не так уж мало. По сути, она вовсе не была недалекой и смутной женщиной с большим приветом. То есть «привет» у нее, конечно, имелся, зато и душа имелась тоже. Тонкая, странная, мятущаяся... Последнее слово часто повторялось в прочитанном мной недавно французском философском романе, и сейчас оно мне показалось весьма подходящим для определения Вероникиной сущности.

В альбоме оставалось всего два листа, когда я наткнулась на фотографию, поразившую меня: Вероника и... Пульс. Пульс! Он-то тут откуда? Неужели они были знакомы? И видимо, хорошо знакомы, если сфотографировались вместе... Стоят в обнимку на улице, вроде бы летом. Она почти с него ростом. Похожи друг на друга, как брат с сестрой. Длинные, тощие, физиономии унылые, пялятся в объектив так сурово, словно фотограф задолжал им и не хочет отдавать... Ничего себе Пульсик сделал финт ушами! Крутит любовь с Вероникой при живой жене да еще скрывает это от окружающих. Хотя в том, что скрывает, ничего странного нет. Кто же кричит на каждом углу о любовниках и любовницах? Только Невзорова, других таких не знаю. Странно то, что Пульс все больше и больше оказывается впутанным в это дело. Он единственный (во всяком случае, прочих пока не обнаружено), кто знал обоих убитых. Он был на том злополучном вечере у Миши. Он был и на той попойке лет восемь назад, где изнасиловали девицу. И хотя я была почти уверена в том, что то старое дело не имеет никакого отношения к нашему, это наводило на некоторые мысли...