Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

— Тебя никто не провожал?

— Нет...

Она потупилась, а я подумала, что Миша все же мог бы и проводить свою девушку. Тем более в такой поздний час. И тогда, возможно, он остался бы жив.

Людмила сочла своим долгом вступиться за любимого:

— Но Миша вышел за мной в коридор и спросил, надо ли меня провожать. Я отказалась. Я тоже умею сердиться.

— Ах, Миша, Миша! — Я покачала головой.

Ну кто же спрашивает, надо ли провожать? Надо, конечно.

— Я поймала такси и очень быстро доехала. Хлопнула стаканчик и спать легла.

— И ты ему не звонила?

— В тот вечер? Нет. Я же говорю: я сердилась.

И Невзорова отпадает. Интересно, кто же звонил Мише в тот момент, когда уходил Денис? Есть вероятность, что ничего такого особенного в этом звонке не было, но мне все-таки хотелось знать — кто?

Не обращая внимания на мольбы Невзоровой, я собралась и ушла. Часы показывали уже одиннадцать, а мне еще надо было найти хоть одного свидетеля, поговорить с ним, а потом ехать на работу.

Спускаясь в лифте, я достала свою тетрадь и нашла адрес Линника. Улица Добролюбова...

Паша Линник, несмотря на невысокий рост и невзрачную с первого взгляда внешность, имел множество друзей, женщин, поклонниц. Он и мне всегда нравился. Только у меня был выбор — в кого влюбиться. Потому что вокруг меня много интересных и внешне и внутренне мужчин.

Глаза у Паши чудесные: большие, серые, с длинными темными ресницами. Улыбка добрая, мальчишеская. Волосы светлые, прямые, с косой, как у меня, челкой. Нам обоим это очень идет.

Я видела его прежде всего раз пять-шесть. Отличный парень. А песни его... Вообще я не люблю бардов. Романтика взрослых вызывает у меня странное смешанное чувство раздражения и брезгливости. Все же романтика не должна быть с бородой, да еще седой бородой. Сорокалетний романтик хорош тогда, когда он умеет трезво мыслить и много работать. А насколько я знаю, многие барды по жизни праздные люди. Конечно, не все. Никогда не обобщаю. Если даже среди преступников много приличных людей, то уж среди обычных граждан их и того больше. Так вот Паша Линник относится к той прекрасной части человечества, которая своим творчеством помогает жить. В этом трудном, непонятном и в каком-то смысле даже больном мире его песни — словно глоток свежего воздуха после смрада. Их слушаешь и открываешь в себе до того скрытые способности думать глубоко и искренно, чувствовать, переживать...

Кроме того, Паша прекрасно играет на гитаре. А музыка его запоминается легко, как должны, по идее, запоминаться шлягеры. Но у него — не шлягеры. Хотя если б его песни взял какой-нибудь эстрадный певец, он сделал бы из них шлягеры. Но я все же думаю, что не надо этого. И Паша вроде бы сам это знает. Я слышала, что ему не раз предлагали передать его песни нынешним новомодным певцам. Он отказался.

Да, все это промелькнуло у меня в голове, когда я заходила в его квартиру и снимала ботинки. Я подумала, что в некотором смысле Паша Линник очень похож на Мишу. Ум, доброта, талант — все есть. Даже личная жизнь тоже не сложилась. Мадам рассказывала мне, что у Паши была жена, которая оставила его ради другого, очень известного, хотя и совсем немолодого артиста. Я видела его по телевизору. Он — своего рода иллюстрация к тому, что я говорила выше. Этакий престарелый романтик, да еще с претензией на некую избранность: «честь, любовь, помощь бедным...» А сам, я знаю совершенно точно, грехов накопил великое множество. Ясное дело, все мы не без греха. Но ведь грехи-то бывают разные. Разве можно сравнить клептоманию с воровством? Неудачный, кажется, пример. Ну, умышленное убийство с непредумышленным? Предательство с заблуждением? Опять же многое зависит от того, умеет ли и склонен ли человек исправлять свои ошибки, не повторять их. Тот же известный артист грешил направо и налево и...

При этой мысли мне стало страшно. Нет, не за артиста. Ему уже ничего не поможет. За себя. Никогда не замечала в своем характере такой мелочности. Подсчитывать чужие недостатки — последнее дело. Я всегда так думала. И вдруг... Тьфу! Мысленно я плюнула в свою сторону. Попозже еще поругаю себя (самокопание — одно из моих любимых занятий), а пока надо переходить к допросу свидетеля.

Что-то неохота мне называть Линника свидетелем. Это серьезное слово не подходит ему. Его светлая улыбка и смешные веснушки на носу располагают скорее к легкой болтовне, нежели к обстоятельной беседе.

Тем не менее я прошла за Пашей в комнату, села на кривоногий, древний, но крепкий стул, положила ногу на ногу, а на колено — тетрадь, сунула кончик ручки в рот и со всем вниманием воззрилась на хозяина.