Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

На площадке я насчитала пять квартир. Какая из них Дениса? Пришлось применить метод дедукции. Я помнила: Денис говорил, что у него из окна видна помойка. Помойку я видела во дворе, судя по размерам, она была главной здешней достопримечательностью. Получается, что окна квартиры Дениса выходят во двор. Отлично. Уже минус три квартиры. Остаются две. Семьдесят четвертая и семьдесят восьмая. Одна — с железной дверью, вторая — с обычной, фанерной. Но метод дедукции тут не подходил. Я применила другой — собачий. Денис пользуется шикарным французским одеколоном, похожим на тот, каким пользовался и Миша. Я обнюхала сначала железную семьдесят четвертую, потом фанерную семьдесят восьмую. Слабый запах одеколона чувствовался у семьдесят восьмой.

Я человек без особенных комплексов. Мадам даже как-то сказала, что у меня есть всего-навсего один комплекс (зато какой!) — комплекс полноценности. Что ж, пусть так. Не утомляя себя ненужными размышлениями о том, что могу побеспокоить незнакомых людей, я надавила кнопку звонка и отпустила ее только тогда, когда услышала далекий мягкий звук шагов.

Дверь открыл Денис.

— Привет, — сказала я и попыталась протиснуться внутрь. Небезуспешно. Денису, которого я оттерла плечом, оставалось лишь отойти в сторону.

— Привет, — вяло ответил он.

С первого взгляда я отметила, что выглядел он неважно. Под глазами темные полукружья, небрит, вроде как даже похудел... Для роли сумасшедшего инвалида подойдет без грима. Что ж, после трех дней тюрьмы это нормально. Сердце мое отнюдь не сжималось от жалости. В конце концов, он дома и пока его никто не беспокоит. Кроме меня. Но это, я считаю, приятное беспокойство.

— Можно войти? — из вежливости спросила я, снимая ботинки.

Он усмехнулся и ничего не ответил. А что тут ответишь, если я уже и так вошла?

Надо заметить, что мне все же было немного не по себе. И вовсе не потому, что я вторглась в чужой дом без приглашения, а потому, что мои чувства к Денису не угасли за время его заключения, а, наоборот, усилились. Наверное, во мне живут гены декабристок, не иначе... Я вполне была готова к тому, чтобы ехать за любимым на край света. А впрочем, это не повод для ерничанья. Но такая уж у меня привычка. Мадам где-то права. Я боюсь собственных чувств и пытаюсь их скрыть даже от себя самой всеми доступными мне способами...

Волнение мое проявилось в том, что я нагло прошла на кухню и уселась на стуле, который стоял у окна. Это было самое удобное место и, по всей видимости, принадлежало хозяину.

Денис не протестовал. Он покорно сел на другой стул, у двери, и уставился на меня довольно-таки мутным взглядом.

Тут только я поняла, что он уже принял на грудь, и немало. Я никогда не видела его пьяным, только подвыпившим, и поэтому понятия не имела, как с ним теперь разговаривать. По своему опыту работы на студии я знала, что есть три категории пьяных людей: первые — с которыми можно нормально разговаривать, так как они адекватно воспринимают действительность и на следующий день, проспавшись, все прекрасно помнят; вторые — с которыми невозможно разговаривать; третьи — с которыми нельзя разговаривать. «Невозможно» и «нельзя» в этом случае не синонимы. Те, с кем невозможно разговаривать, просто нудные, трепливые и несут всякий вздор, о котором потом напрочь забывают. А вот те, с кем нельзя разговаривать, опасные. Они могут ничего не говорить, но добра от них не жди. Именно такой в пьяном виде наш даун пиротехник Сладков. Дурак дураком, а как напьется — мрачнеет, тяжелеет, и я тогда думаю почему-то, что он — военный преступник, скрывающийся от закона в недрах киностудии «Мосфильм». Не знаю, откуда у меня такая фантазия. Может быть, она навеяна фильмами сороковых — пятидесятых годов о шпионах и фашистских прихвостнях, что носят личину добропорядочных граждан. Хотя, ясное дело, Сладков никак не может быть военным преступником, потому что ему всего лет сорок пять и во время войны он еще даже не был зачат.

Внимательно присмотревшись к Денису, я с облегчением установила, что он вроде бы принадлежит к первой категории и с ним можно иметь дело. Да не так уж и пьян он был. Я заметила у стола на полу пустую поллитровку. Для молодого здорового мужчины это не доза.

— Что, Тоня? — спросил Денис чуть хриплым голосом, и я поняла, что уже несколько минут молчу, разглядывая его.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо спросила я.

— Плохо, — пробормотал он, и я заметила с большим неудовольствием, что он, помаргивая, всматривается в пустую бутылку, словно надеется, что там осталось еще немного водки.