Розамунд Лаптон: Разгадай мою смерть

— Беатрис? — слышится в темноте голос мистера Райта.

— Я испугалась, что его срочно вызвали в больницу, потому что у Каси начались роды.

Пальцы мистера Райта крепкие и сильные. Мне нравится ощущать их твердые костяшки в моей ослабевшей ладони.

— Уильям проверил, хорошо ли держится кляп и надежно ли связаны руки и ноги. Он пообещал вернуться и снять веревки, чтобы все выглядело естественным образом, когда меня найдут. Он не догадывался, что я выплюнула почти все таблетки, однако я понимала: если по возвращении Уильям застанет меня в живых, то зарежет, так же как зарезал Тесс.

— Если застанет в живых?

— Я ведь точно не ориентировалась, сколько пилюль проглотила и сколько успело раствориться в слюне. Возможно, и этой дозы хватило бы, чтобы меня умертвить.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на том, что мистер Райт держит меня за руку.

— Он ушел, а через несколько минут запищал пейджер. Уильям отключил мой мобильник, а про пейджер не знал. Я старалась убедить себя, что Кася написала что-нибудь пустяковое. В конце концов, до родов оставалось еще три недели.

Да, как и у тебя.

Мистер Райт гладит мои пальцы, и от его нежных прикосновений к горлу подкатывает комок.

— А потом? — спрашивает он.

— Уильям забрал с собой фонарик. Я очутилась в непроглядной темноте.

Я осталась одна в полном мраке. Тьма была кромешной, черной как смоль. Чернота пахла гнилью и тлетворным страхом. Она ощупывала мое лицо, проникала в рот, топила меня. Я вспомнила наши с тобой каникулы на Скае: ты выныриваешь из моря, счастливая, раскрасневшаяся, и, отплевываясь, радостно кричишь: «Все в порядке, просто наглоталась соленой воды!» Я сделала вдох, и тьма хлынула в мои легкие.

Она двигалась — отвратительное живое существо, что заполонило собой все помещение и, переваливаясь через порог, медленно расползалось снаружи. Ничто не могло сдержать этот зловещий мрак, никакие границы. Тьма утаскивала меня за собой в мертвую пустоту, наполненную лишь беспредельным страхом, — прочь от света, жизни, любви и надежды.

Я думала о маме — о том, как она в шуршащем пеньюаре подходит к нашим кроваткам и я чувствую запах ее крема, — однако воспоминание, накрепко запертое в детстве, не могло рассеять тьму.

Я жду, когда мистер Райт попросит меня продолжить, но продолжения нет. Мы дошли до финала. Всё.

Я пытаюсь пошевелить руками, однако руки связаны веревкой за спиной. Пальцы правой руки сжимают левую. Интересно, почему роль утешителя взяла на себя именно правая рука — из-за того, что я правша?

Вокруг непроглядный мрак. Я лежу на бетонном полу. Во рту пересохло. Сырость и холод проникли в каждую клеточку моего тела, оно совсем потеряло чувствительность.

Я начинаю писать мысленное письмо тебе, любимой младшей сестренке. Воображаю, будто сейчас вечер воскресенья, самое мирное время. Перед домом столпилась пресса, репортеры жаждут услышать от меня всю историю.

Милая моя Тесс!

Я отдала бы все на свете, лишь бы оказаться рядом с тобой прямо сейчас, в эту минуту, лишь бы держать тебя за руку, смотреть в глаза, слышать твой голос. Разве можно сравнивать чувственные ощущения — работу зрительных нервов и осязательных рецепторов, вибрацию звуковых волн в ухе — с перепиской? Но мы привыкли общаться на бумаге, верно? Еще с того времени, когда меня отправили в частную школу и нам пришлось заменить игры, смех и доверительный шепот письмами друг к другу. Не помню, о чем писала тебе в первом письме; помню только, что сделала из него пазл, дабы оно не попалось на глаза старшей воспитательнице. (Кстати, я угадала правильно: детская любовь к складыванию картинок давно умерла в ее сердце.) Зато я слово в слово помню ответ семилетней сестренки на мою тоску, разрезанную зигзагами. Невидимые чернила из лимонного сока, которыми ты воспользовалась, проступили на бумаге только при свете фонарика. С тех пор доброта навсегда связана для меня с запахом лимона.

Пока я думаю о тебе, говорю с тобой, у меня есть силы дышать.

Прошло уже много времени. Без сомнения, Уильям скоро вернется. Не знаю, какое количество снотворного я проглотила, но тяжкое оцепенение всю ночь высасывало тепло моего тела и ясность рассудка. Допускаю, что я периодически впадала в забытье, хотя точно утверждать не берусь, ведь вокруг тьма. Если это и так, я не прекращала разговаривать с тобой даже во сне, и, видимо, от этого образы в моем воображении приобрели необычайную яркость.