Найо Марш - Перчатка для смуглой леди

— На днях я увидел его в такой расписной штуковине, от которой у меня долго потом в глазах рябило, и слышал, как актеры подшучивали над Гарри.

— Что это была за штуковина?

— Я особенно не разглядывал… — Перегрин осекся и с ужасом посмотрел на Аллейна. — О нет! Не может быть. Это невозможно.

— Что именно?

— На… на Генри Джоббинсе?

— Гроув подарил пальто Джоббинсу в пятницу вечером, потому что оно никому не нравилось. Вы не знали об этом?

Перегрин покачал головой.

— Понять не могу, — медленно произнес он, — просто не понимаю, как же я не узнал его на бедном Джоббинсе. Я ведь даже отпустил шутку насчет пальто, а Джоббинс сказал, что это подарок.

— Возможно, с шарфом пальто выглядело несколько иначе?

— Шарф? Разве на Джоббинсе был шарф?

— А разве нет? Ярко-желтый шарф.

— Погодите. Да, конечно, — Перегрин болезненно побледнел. — Я вспомнил. Я видел шарф. Потом.

— А раньше? Когда вы с Джоббинсом говорили?

— Раньше не помню, его не было видно.

— Пожалуйста, не рассказывайте никому про пальто, Джей. Это очень важно. Даже, — дружелюбным тоном добавил Аллейн, — вашей Эмили.

— Хорошо. Могу я узнать, почему это так важно?

Аллейн объяснил ему.

— Понятно. Но что вам это даст?

— Если никто не знает о подарке…

— Ах да. Я совсем отупел.

— Ну вот теперь и впрямь все. Простите, что отнял у вас столько времени.

Перегрин направился было к двери, но передумал и вернулся.

— Я постараюсь удовлетворить самым высоким требованиям в моей Кондукисиаде. Или Кондукисее?

— Или Кондукисизме. Неважно. Я рад, что вы согласились помочь. Спасибо. Надеюсь, я получу ваше творение, как только оно будет готово?

— Разумеется. Где вас можно будет найти?

— Я пробуду здесь еще некоторое время, а потом мои передвижения будут зависеть от обстоятельств. Мы оставим в театре дежурного, узнаете у него, где меня найти. Вы действительно ничего не имеете против моего предложения?

— Нет, если мои воспоминания смогут хоть чем-то помочь.

— Ну наконец-то! — воскликнул Аллейн. — Тогда я надолго не прощаюсь. Будьте добры, выходя, пригласите сюда мистера Найта.

— Обязательно. Сейчас половина первого, — сказал Перегрин. — Он, наверное, уже нервничает.

— Правда? Пусть войдет.

Маркус не столько нервничал сам, сколько пытался заставить нервничать других. Он выглядел надменным и грозным, он снисходил к окружающим с небывалой высоты. Когда Аллейн извинился за то, что заставил его так долго ждать, Найт сделал жест рукой, который, видимо, означал: «Забудьте. Однако…»

— В нашем деле никогда не знаешь заранее, сколько продлится та или иная беседа, — заметил Аллейн.

— От моего внимания не ускользнул тот факт, — сказал Найт, — что кое-кто поспешил почтить вас визитом.

— Вы имеете в виду Хартли Гроува? — отозвался Аллейн. — Да, ему пришла в голову одна мысль.

— Ему нередко приходят в голову разные мысли, и большинство из них крайне возмутительны.

— Правда? Эта мысль была вполне безобидной. Я хотел вас спросить, вы обращали внимание на его пальто?

Мистер Найт обращал внимание на пальто мистера Гроува, что и подтвердил кратким и безмерно неприязненным ответом.

— Чему тут удивляться? — сказал он. — Очередное проявление его натуры. Боже, что за одеяние! Какая безвкусица!

Нетрудно было догадаться, что Найт не знает о подарке, сделанном Гроувом сторожу.

Аллейн коротко расспросил Найта о его передвижениях в субботу вечером. Найт на своем «ягуаре» поехал из театра домой, где, как обычно, прислуга, итальянская супружеская пара, подала ему ужин. Он полагает, что прибыл домой в пол-одиннадцатого, и больше никуда не выходил, но у него нет тому бесспорных доказательств.

Совершенная непогрешимая мужская красота не относится к разряду распространенных явлений. Маркус Найт был наделен ею в огромной мере. Его овальное лицо с тонким чертами, изящный нос, слегка раскосые глаза и пышные блестящие волосы могли бы стать предметом мечтаний живописца эпохи Возрождения или, например, неизвестного художника, написавшего портрет неизвестного человека, который позже стали называть графтоновским портретом Шекспира. Идеальное телосложение, угадывавшееся сквозь любую одежду, и грация пантеры дополняли его облик. Сколько ему было лет? За тридцать? Меньше? А может, сорок? Это не имело значения.

Аллейн, высоко оценив удивительное воплощение образа Шекспира, осторожно перевел разговор на работы коллег Найта. Ведущий актер обнаружил абсолютно эгоистическое, однако весьма проницательное понимание пьесы и нескрываемую профессиональную ревность к достижениям других актеров, в особенности Гарри Гроува. По мнению Найта, Гроув неверно понял роль мистера В. Х. Исполнитель работал на дешевый эффект, впадая в вульгарность и даже иногда в непристойность.