Зигмунт Милошевский - Доля правды

Гонг, остался один человек.

Нет, это выше его сил, он просто пойдет себе потихоньку и забудет об этой идиотской затее. Он разворачивается и делает два шага к выходу, но тело не больно-то слушается, его вновь накрывает волна паники, тошнота возвращается с удвоенной силой. Засеменив к выходу, он понемногу, потихоньку, очень-очень медленно успокаивается.

Гонг! Так быстро? Просто невозможно, кто-то отказался. Это знак! На ватных ногах он подходит к окошку, у него впечатление, будто он светится всеми цветами радуги и паника красными сполохами вспыхивает на мониторах охраны. Но уже поздно, отступление невозможно. Он протягивает удостоверение личности, отвечает на пару вопросов, заданных безразличным тоном, и ждет, когда чиновница сделает свое дело. Потом ставит подпись на формуляре, и она подает ему новехонький заграничный паспорт, бордовые корешки поблескивают на проникающем сквозь жалюзи солнце. Он любезно благодарит и выходит.

Спустя минуту он уже стоит на ступеньках огромного, похожего на больницу Свентокшиского воеводского управления в Кельцах. И думает: а ведь идеальное преступление существует, надо лишь чуточку пошевелить мозгами и немного потрудиться. Почем знать, будем надеяться, что когда-нибудь он об этом кому-нибудь расскажет, а даст Бог, и книгу напишет, поживем — увидим. А сейчас хочется насладиться свободой. Он прячет паспорт в карман, вытирает о толстовку вспотевшие руки, широко улыбается и медленно спускается в сторону Варшавской. Стоит изумительный, солнечный денек, в такой день даже Кельцы кажутся красивыми. Он успокаивается, расслабляется, улыбается людям, поспешающим быстрым, приличествующим столице воеводства шагом в управление. Стоящие внизу лестницы полицейские не производят на него впечатления — они здесь на своем месте, стерегут порядок в штаб-квартире воеводской власти.

Радость распирает его, он все шире улыбается идущим навстречу прохожим, и когда прокурор Теодор Шацкий отвечает ему улыбкой, то в первый момент даже не осознает, что что-то идет не так, — просто симпатичный мужчина средних лет, разве что поседел рановато. Длится это долю секунды. И в следующее мгновенье мысль: кто-то очень знакомый. Или просто затравленный разум куролесит? Чуть погодя до него доходит, что идеального преступления — увы — не существует.

— Слушаю вас? — он еще отчаянно пытается корчить из себя дурака.

— Это я вас слушаю, пан Анатоль, — отзывается прокурор.

Позднее, уже в Сандомеже, во время многочасового допроса, когда убийца признавался в содеянном, прокурору Теодору Шацкому пришлось превозмогать в себе довольно странное ощущение. Ему уже случалось испытывать сочувствие к допрашиваемым, случалось жалеть их, даже уважать тех, кто взял грех на душу, но имел смелость осудить себя. Но пожалуй, впервые в его карьере им овладевало не столько восхищение действиями преступника, сколько что-то до жути близкое. Он изо всех сил старался не показать этого, хотя, знакомясь с подробностями злодеяния, время от времени думал, что еще никогда в жизни не сталкивался так близко с идеальным преступлением.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ПОДОЗРЕВАЕМОГО. Гжегож Будник, дата рожд. 4 декабря 1950 г., проживает в Сандомеже, ул. Кафедральная, д. 27, образование: высшее, химик, председатель Городского совета г. Сандомеж. Отношение сторон: муж Эльжбеты Будник (жертвы). К уголовной ответственности не привлекался, будучи проинформированным о правах и обязанностях подозреваемого, сообщает следующее: Настоящим признаю себя виновным в убийстве своей жены, Эльжбеты Будник, и Ежи Шиллера, а также в похищении и убийстве Анатоля Фиевского. Первое убийство, Эльжбеты Будник, я совершил в Сандомеже в пасхальный понедельник 13 апреля 2009 года, а его мотивом явилась ненависть к жене. Я уже давно знал, что у нее роман с известным мне Ежи Шиллером, а в тот день она заявила, что в связи с этим она желает завершить наш брак, продолжающийся с 1994 года. В тот же день я осуществил свой план, в который входила также смерть Ежи Шиллера, причем план был продуман так, чтобы избежать уголовной ответственности. Вызревал он у меня многие недели, но до какого-то момента я к нему всерьез не относился, он был для меня как бы интеллектуальным развлечением…

Будник говорил, Шацкий внимал. Глава Городского совета, еще до недавнего времени холодный труп, описывал события довольно бесстрастно, однако случались моменты, когда он не мог совладать с гордостью, и она прорывалась наружу. Шацкий понял, что это преступление — единственный проблеск гениальности во всей его серой чиновничьей жизни, его самое большое достижение. Возможно, даже не первое, ибо еще раньше произошло чудо — он повел к алтарю Эльжбету Шушкевич. Будник исчерпывающе, со всеми подробностями описывал свои деяния, а Шацкому вспомнился их предыдущий разговор, когда он был убежден в виновности Будника и оказался прав. Тогда ему еще вспомнился Голлум из «Властелина колец», одержимый навязчивой идеей — владеть сокровищем, все остальное было неважно, неважным было даже само сокровище, лишь только обладание им. Без обладания сокровищем Будник был никем и ничем, пустой скорлупой, человеком, лишенным естественных и культурных тормозов, способным хладнокровно планировать и совершать убийства. Масштаб преступления был страшен, но ужаснее всего была жуткая ревность. Будник говорил о подземельях, о подготовке, о собаках, которых он морил голодом, о том, как целыми неделями уподоблялся бедному бродяге, чтобы присвоить себе его личность, Шацкий получал разгадки больших и малых загадок, решение которых и без того стало ясно с того момента, когда он открыл, что убийцей может быть только Будник. Но где-то в глубине души он беспрерывно размышлял: настоящая ли это любовь? До такой степени маниакальная, изничтожающая, способная на чудовищные поступки? Да можно ли вообще говорить о любви, пока не испытаешь столь сильных эмоций? Пока не поймешь, что по сравнению с ней все прочее неважно?