Зигмунт Милошевский - Доля правды

— Если ты такая умная, надо было засадить его раньше.

— Я не об этом. Мне кажется, он вынашивал свой план издавна, но возможность представилась лишь только тогда, когда в Сандомеже появился ты. Он мог быть уверен — дело получит корифей из Варшавы. Корифей, но чужак.

— В первый же день он мне сказал, что поможет, объяснит, кто есть кто на самом деле.

— Не сомневаюсь.

С минуту лежали в молчании.

— Сколько же лет он взращивал в себе ненависть! Но когда я читала дело Вайсброта…

— Продолжай.

— Это послевоенное остервенение, здесь об этом не говорят, а когда кто-нибудь — исследователь или журналист из столицы — заикнется, его даже не считают врагом, об этом просто помалкивают.

— Вы — не исключение. Так во всей Польше.

— Не могу заставить себя не думать об этом. Представляю, как эти люди возвращаются из концлагерей к себе домой, перед глазами несметное число трупов, но теплится и надежда, что вдруг чудом уцелела их ванная или кухня и что, добравшись до дома, они заварят себе чаю, поплачут и, возможно, как-нибудь да вернутся к жизни. Только в кухне у них уже кто-то хозяйничает, полякам они на дух не нужны, а вернувшийся на неделю раньше одноклассник уже на том свете — висит на березовом суку. Я, конечно, знала, что такие вещи случались, но Вайсброт дал этим событиям свое лицо, я вижу, как он бьется о стену камеры в Назарете, как воет, а его жена в предсмертных муках испускает дух метрах в двухстах от мужа, потому что, видите ли, акушерка испугалась еврейки. Думаешь, это возможно, чтоб она умерла на руках Вильчура? Ему тогда было от силы лет пять.

— Это его не оправдывает.

— Нет, конечно, но помогает понять.

Зазвонил телефон. Он принял звонок и сорвался с постели.

— Ясно, бегу, буду ждать на остановке.

— Что случилось?

— Дочь приехала на уик-энд.

— Прекрасно, завтра придешь к нам вместе с ней.

— Как это?

— Мы же договаривались о гриле. Не помнишь, что ли?

От сумбура мыслей и чувств разболелась голова. Он ходит взад-вперед, из угла в угол, но помещение маленькое, неудобное, а выходить, как было у него в привычке, сейчас нельзя. Нет никаких сил сосредоточиться, принять решение — впрочем, тут ничего нового, принять решение всегда очень трудно. Разумней было бы считать, что на этом конец, дело сделано, остальное же выбросить из головы. Ибо все остальное — ненужный риск, особой пользы не принесет, зато может уничтожить все, абсолютно все! Чистая правда, но невозможно отказаться от плана, только не это! Авось риск не будет так велик.

суббота, 25 апреля 2009 года

Международный день осознания вреда шума для здоровья человека. Египет празднует 27-ю годовщину выхода израильских войск с Синайского полуострова, ирландские социал-демократы и зеленые — победу в предварительных парламентских выборах, а Аль Пачино и Анджей Северин — дни рождения. Мир в истерике от свиного гриппа. В Германии анонимный коллекционер приобретает акварели Адольфа Гитлера за 32 тысячи евро — все они представляют собой сельские пейзажи. Кристиан Цимерман устраивает скандал во время концерта в США, заявив, что не собирается больше играть в стране, чья армия пытается контролировать весь мир. Зато на родине пианиста «Право и справедливость» требует от министерства обороны выяснений, почему солдаты почетного караула не принимают участия в торжественных мессах. Министерство отвечает: случись им потерять сознание от продолжительного выстаивания по стойке «смирно», они могут своими штыками нанести ущерб окружающим. В фининспекциях по всей Польше — день открытых дверей, на будущей неделе кончается срок подачи налоговых деклараций. В Окружном музее в Сандомеже открывается выставка уникальных печатных работ Гжегожа Мадея. Сухо, солнечно, чуть теплей, чем вчера, но не выше 17 градусов.

Как же он боялся встречи с собственным ребенком! И хоть никому бы в этом не сознался, вечером в пятницу умирал от страха, подруливая к автовокзалу, где должен был встретить свою дочь. Вокзал был расположен вблизи еврейского кладбища, где пару дней назад он велел задержать почитателей национал-социализма. А все же странно, что после выхода из заключения никто из них не нарисовал ему на дверях Звезду Давида или просто-напросто не набил морду.

Хеля выскочила из автобуса, хохоча и ликуя, истосковавшаяся по отцу, полная восхищения и сочувствия. Сочувствия, поскольку повязка на его руке все еще выглядела внушительно, а восхищения, потому что в буйном воображении девочки телевизионные репортажи создали образ героя, который, невзирая на опасность, встал на борьбу со злом.