Зигмунт Милошевский - Доля правды

Отзываться не хотелось. Он уселся на диване и щедро налил «Джека» в старые бокалы из тонкого стекла. Соберай присела рядышком и махнула виски одним залпом. Он взглянул на нее и, не веря своим глазам, налил еще. Она выпила и смешно затрепетала ресницами. Вела себя, как ребенок, который боится признаться, что разбил вазу, хотя через минуту все выйдет наружу. Заложив за ухо прядку волос, она воззрилась на него с нервной, чуть виноватой улыбкой.

О, только не сегодня, заклинаю, пронеслось в голове. Он и впрямь зверски устал.

Но вопреки этому наклонился и поцеловал свою напарницу, не переставая раздумывать, есть ли у него к этому охота или нет. Она ему нравилась, да еще как, день ото дня все больше и больше, но он бы не сказал, что между ними зарождается роман или нежная страсть, не говоря уже о любви. Это чувство он скорее назвал бы дружбой.

Однако оставим философствование на потом, решил он. Не переставая целовать женщину, он затащил ее на постель и начал деликатно, но целеустремленно освобождать от одежды.

— Если у тебя нет охоты, ты скажи, а то я буду плохо себя чувствовать. Я еще ни разу не была в такой ситуации, — она подняла руки, чтобы он смог стянуть с нее тонкую розовую водолазку, — и совсем не знаю, как себя вести. Просто мне очень захотелось, но если ты не хочешь…

— Как-нибудь пересилю себя, — заметил он, проводя пальцем по ее веснушчатому декольте, потом перескочил через металлический прутик чуть тесноватого лифчика и доехал до пупка.

Она рассмеялась, когда он с озорной миной заглянул ей в трусики. Которые, к слову сказать, опять же были чуть-чуть маловаты и врезались в живот, образуя складочку над симпатичной резинкой.

Щелк.

— Постой-постой, а та посылочка, которую ты получила в среду…

— Да, можешь смеяться, но мне захотелось купить для тебя что-нибудь обалденное. А Сандомеж, к твоему сведению, не славится магазинами с эксклюзивным бельем. Правда, я не сообразила, что поправилась за зиму, и видишь — промахнулась с эротикой, прости…

Он расхохотался.

— Снимем-ка побыстрей, чтоб резинка не отпечатывалась.

— Уф, спасибо.

И снова стали целоваться. Оба были уже раздеты, как вдруг Соберай уселась на постели и стыдливо прикрылась одеялом. Он вопросительно взглянул на нее.

— Я ни разу не изменила Анджею. Ну и потом, я страшно волнуюсь. А о тебе ходят разговоры, Клара, Татарская тоже восхищалась, а она очень сурова в оценках…

В этот момент он еще раз понял, что значит жить в маленьком городке.

— …я уже пятнадцать лет с одним мужчиной, да и то не часто, и боюсь, что мой репертуар, сам понимаешь, скорее для камерного оркестра, чем для симфонического. Догадываюсь, как это звучит, только мне бы не хотелось, чтобы ты меня оценивал второпях, понимаешь?

— Вуди Аллен, — сказал он, натягивая одеяло на голое тело. Ему стало зябко.

— Что Вуди Аллен?

— Вместо того чтобы заниматься сексом, мы говорим о сексе.

— Ну да, понимаю.

— Так, может, начнем не спеша и посмотрим, что будет дальше?

И они начали — не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. После всех тех извращенных камасутр, к каким принуждали его в последнее время любовницы, это ему ужас как подходило. Не вылезать из кожи, а неторопливо наслаждаться близостью, находить блаженство и для себя, и для Баси, которая в постели оказалась чувственной и умненькой, и при том остроумной и прелестной в своей стеснительности. Она пробовала с ним разные разности осторожно, как маленький зверек, но потом быстро схватывала, и не прошло много времени, как от легких вздохов и постанывания они подошли к тому моменту, когда она уткнулась в подушку, чтобы не поднять на ноги Сандомеж своими криками. Он вспомнил о ее больном сердечке и испугался.

— Все в порядке?

— Спятил, что ли?

— Беспокоюсь о твоем сердце.

— Успокойся, я выпила сердечное. Авось переживу, если экстаз не будет взрывоопасным.

— Очень смешно.

Вершина вожделения была взята в меру бурно, и обеим сторонам удалось ее счастливо пережить. Прижимая Басю к сердцу, Шацкий подумал, что, если они станут любовниками, для него это окажется чем-то совершенно новым, обычно только ему приходилось участвовать в любовных стараниях.

— Я все еще в шоке, все еще не верю, — прошептала она, — до меня не доходит, что это правда.

— Дай мне раскрутиться.

— Идиот, я о Вильчуре.

— Понял.

— Я прочла то, что разыскал наш архивист, — все сходится, и с мотивом все ясно, нет никакой натяжки. А потом я вспомнила, что он был первым возле трупа Эли и тогда, когда нашли нож, и именно он показывал нам записи с камер и координировал допросы свидетелей, то есть у него была возможность заставить нас идти у него на поводу. Особенно тебя — города ты не знаешь, людей тоже, примешь на веру то, что я бы вряд ли проглотила.