Валерий Махов - Вне закона

– Что, можно оставить?

– Да вы и впрямь безбашенные отморозки, как про вас все ларечники говорят! Деньги тоже нужно отдать. Отдать, но после небольшой отмывки от наркотической грязи.

– А это как?

– А вот как. – Кротов молниеносно, хорошо отработанным жестом Копперфильда извлек неизвестно откуда большую пачку банкнот в банковской упаковке. – Какова сумма награбленного? – спросил он.

– Полтора лимона, – ответил Паша.

– Ну, значит, за сто тысяч будет в самый раз. – И Кротов передал ничего не понимающим операм свою стодолларовую пачку банкнот. – Да что же вы тупые-то такие? Возьмите эти североамериканские рубли чеченского разлива и поменяйте их на те, что у вас есть. В общей суете никто доллары на фальшь проверять не будет, а если даже и будет, то на вас, тупорылых гопников, никто и не подумает. Эти положите туда, а взятые оттуда принесете мне. Только не вздумайте импровизировать, – увидев нездоровый блеск в глазах взбодрившихся оперов, добавил Кротов и вернул их на грешную землю. – Саксофонисты из вас никакие, вы ложечники, в лучшем случае балалаечники, джаз вам играть еще рано. Все ясно? А раз ясно, берите «куклу» и дуйте в закрома сдавать награбленное, остальное я все улажу. И дальше ни шагу самостоятельно.

Лена, узнав подробности зачистки Гаджиева, вначале обрушила на Антона гром и молнии, но, будучи сама авантюристкой и рискушей, по достоинству оценила этот изящный прощальный жест. За годы холодной и расчетливой мести она привыкла, что в ее жестоких играх жертва практически всегда знала имя палача.

Они, как обычно, лежали, разметавшись по постельному полигону в разные стороны, молодые, красивые, разгоряченно-остывающие после безумной и отчаянной борьбы.

– Кто следующий? – с улыбкой спросил Антон.

– Ты это серьезно?! – сразу же встрепенулась Лена. – Мы так легко можем превратиться в Бонни и Клайда.

– Лена, это игла! Понимаешь, раньше я, разгребая нечистоты, был простым ассенизатором, а теперь я чистильщик, я не уговариваю дерьмо плыть по трубам и не забивать их, я зачищаю дерьмо, избавляя от него систему.

– А ты не боишься, Антон, что мы можем заиграться в наши игры и вместе с нечистотами выплеснуть ребенка?

– Ты, Лена, мне еще Федора Михайловича процитируй, напомни, что человечество не может быть счастливым, если в основе его фундамента лежит хоть один замученный младенец.

– А ты, мой отважный людоруб, пошути, что, когда «лес рубят, щепки летят».

– Ну и кто из нас прав?

– Правота, Антоша, она всегда посередине. Ее, Антоша, время или в багет золоченый, или в рамку траурную оправит. Время – оно и есть правота в высшем своем проявлении. Для одних время доктор, для других палач. Но для тех и этих время есть судья справедливый. Время, Антоша, всех рассудит.

– Что-то, Лена, я тебя не пойму.

– Да я и сама себя порой не понимаю.

– Кстати, давно хочу спросить. А почему в твоем блокноте фотография Кузнецова?

После небольшой паузы каким-то отстраненным голосом, медленно, чеканя каждое слово, Лена произнесла эту самую трудную, пожалуй, фразу в своей жизни:

– Да потому что он мне как отец. И я его единственная наследница.

Лицо Антона в этот момент было похоже на избирательный плакат «Потому что тупой».

– Ты уж прости меня, любимый, но это была последняя ложь в моей жизни по отношению к тебе. Оправдывает меня лишь то, что это была святая материнская ложь. Так сказать, ложь во благо. – И Лена, уже не пряча слез, рассказала Антону всю правду до конца о Кузнецове и его желании приобщить Антона к их делу.

Владимир Владимирович Быков имел все основания быть довольным собой и радоваться жизни.

Высокий, интересный мужик тридцати с лишним лет не дал своим спарринг-партнерам отбить на ринге свою умную голову.

И на ринге, и в жизни он исповедовал одно голдовое правило: не вяжись. Если в углу ринга начиналась рубка, то есть бесцельный отчаянный обмен ударами, когда не видишь, куда и как бьешь, не слышишь криков тренера и секундантов, он всегда делал шаг назад, будто бы отступая. На самом деле исключительно для того, чтобы, осмотревшись, прицелиться и ударить наверняка. И в этот последний точный удар он вкладывал свои последние силы. Это, как правило, приводило к победе.

Но спорт не будил в нем столько азарта, сколько разбой и убийства, когда он тщательно продумывал каждую мелочь очередного плана нападения. И все у него получалось гладко, без просечек и осечек, без толчка и запаринки. В общем, тип-топ, что в переводе означает прыг-скок.