Элизабет Питерс - Тайна Нефертити

Мне необходимо было побыть одной, не только для того, чтобы глаза привыкли к полутьме, но чтобы собраться с мыслями. Странно, почему это известие так меня сразило. Абделал был стар, очень стар по египетским понятиям. И прошло ведь целых три месяца с тех пор, как он написал письмо...

Когда юноши вернулись назад с подносом, я краешком глаза заметила фигуру в черном платье, замешкавшуюся в дверном проеме, и подняла руку в приветственном жесте, но не удивилась, когда черные юбки промелькнули и исчезли в коридоре. Египтянки не прячутся от женщин-иностранок, однако никогда не принимают участия в застольных беседах, это прерогатива другой, лучшей половины человечества.

Чай был превосходным, такой, как бывал всегда, — очень темный, почти черный, и очень сладкий. Мы выпили по чашке в полном молчании, потом парень в балахоне, снова наполнив мою чашку, подал мне тарелку с ломтями хлеба и откашлялся.

— Простите нас, ситт, что мы не приняли вас с подобающей вежливостью. Я — Ахмед, сын Абделала. Это мой брат, Хассан.

Я изучающе смотрела на тарелку с хлебом, будто решая, какой кусок взять. Ничего, кроме отвращения, этот хлеб у меня не вызывал — он отдавал прогорклым маслом, но в былые времена я съела его немало, а пауза давала время на размышления. Теперь была моя очередь представиться. Я предпочла бы не называть себя, но, возможно, Абделал оставил мне какую-нибудь записку, и, чтобы получить ее, придется открыть свое имя.

— Меня зовут Томлинсон, — сказала я, выбрав самый маленький ломоть хлеба. — Алфея Томлинсон. Я помню вас. Вы были совсем маленькими, когда я много лет назад приходила в этот дом.

— Томлинсон, да. — Ахмед улыбнулся. — Я помню вас тоже, ситт, хотя вы очень изменились.

— Очень, — согласно кивнул Хассан. Я почувствовала, что краснею, и поняла, насколько интонация меняет смысл слов. То, как это было сказано Ахмедом, его мягкий взгляд превратили фразу в милый комплимент. Короткое «очень» Хассана прозвучало наглым вызовом.

— Если вам не очень тяжело, — сказала я нерешительно, — не расскажете ли мне о вашем отце и как...

— Как он умер? Не стоит печалиться, ситт. Он был счастлив не жить больше старым и больным. И это произошло, как вы поняли, три месяца тому назад.

Три месяца... Как раз после того, как он написал мне письмо.

— Он упал, — добавил Хассан. — Он упал и сломал себе позвоночник.

Я глубоко вздохнула: не столько слова, сколько тон был резким и безжалостным. Ахмед одернул брата строгим взглядом.

— Он часто гулял по ночам. Это не в обычаях здесь, но старик... он говорил, что плохо спал. В безлунные ночи тут очень темно. Он, конечно, знал здешние холмы вдоль и поперек, но, возможно, почувствовал слабость или боль и упал... Теперь мы никогда об этом ничего не узнаем.

— Его смерть — огромное горе.

— Но почему же? Он был старым, он прожил хорошую жизнь.

— Это правда, — согласилась я. — Мир его праху.

Прихлебывая чай, я оглядела комнату. Все тот же голый земляной пол и выцветшие ситцевые подушки на деревянном возвышении, грубый стол и тяжелый самодельный буфет — по-прежнему единственные предметы мебели. Ничто не изменилось в этом доме, только теперь в нем больше не было Абделала.

— Вы сказали, наш отец прислал вам письмо, — проговорил Хассан, бросая окурок сигареты на пол. — А что он в нем писал?

Такая вопиющая невежливость переполнила чашу терпения его брата. Он сделал Хассану сердитый выговор по-арабски, на что Хассан в ответ лишь пренебрежительно пожал плечами.

— Простите, ситт, — обратился ко мне Ахмед.

— Все в порядке, естественно, что вам хотелось бы об этом знать. — Я поставила свою чашку, и Ахмед тотчас же наполнил ее снова. На этот раз мне не нужно было тянуть время, чтобы придумать, что сказать, — ложь полилась без всяких затруднений, так зубная паста легко и просто выдавливается из тюбика. — Он посылал мне привет и писал, что надеется снова увидеться со мной. Я планировала в любом случае поехать в отпуск, поэтому... — Я пожала плечами, похоже, точно так же, как Хассан.

— Да, — задумчиво отозвался Ахмед, — жаль, что вы приехали слишком поздно.

Слишком поздно... слишком поздно. Эти, без сомнения, самые грустные слова на свете погребальным звоном отозвались у меня в голове. И вдруг комната и все, что меня окружало здесь, стало непереносимым. Я резко поднялась со своего места.

— Я должна идти. Благодарю вас.

Они оба проводили меня во двор: Ахмед — почтительно, как гостеприимный хозяин, Хассан — с видом скверного мальчишки, который нипочем не оставит взрослых одних. Мне не следовало открыто игнорировать его, поэтому я подала ему руку при расставании, однако смелое пожатие его тонких пальцев было мне неприятно.