Реймонд Чандлер: Великий сон

— Я ее не спрашивал. И не собираюсь. Будет сосать палец и притворяться смущенной.

— Я с ней встретился в холле. Именно это она мне продемонстрировала. А потом попыталась сесть ко мне на колени.

Ничто в лице его не дрогнуло. Сплетенные кисти спокойно лежали на пледе, и, казалось, жара, от которой я чувствовал себя сварившимся, его даже не согрела.

— Мне следует соблюдать приличия? — спросил я. — Или можно быть откровенным?

— Я бы не сказал, что вас пока ограничивали строгими рамками, мистер Марлоу.

— Ваши дочери выезжают вместе?

— Думаю, что нет. Каждая выбрала собственный путь к погибели. Вивиан капризна, хитра и не считается ни с чем. Кармен — ребенок, которому нравится отрывать крылышки у мух. У обеих столько же представления о морали, сколько у кошки. У меня тоже нет. Никто из Стернвудов не имел его никогда. Продолжайте.

— Полагаю, они получили соответствующее воспитание. Сознают, что делают.

— Вивиан училась в дорогих школах снобистского толка и в университете. Кармен переменила массу школ, раз от раза либеральнее, но кончила там, где начала. Думаю, что у них всегда были и сейчас есть дурные наклонности. Если я кажусь вам, мистер Марлоу, слишком откровенным в качестве родителя, то это потому лишь, что жизнь моя висит на волоске, и никаких викторианских недомолвок я позволить себе не могу.

Склонив голову, он прикрыл глаза, но сразу же снова открыл.

— Наверно, излишне добавлять, что человек, впервые вкусивший радость отцовства в пятьдесят четыре года, заслуживает всего, что на него свалилось.

Отпив бренди, я кивнул. На тонкой пепельной шее у него слабенько пульсировала жилка. Старик, на две трети уже покойник, но еще верит, что выдержит все.

— Ваше мнение? — спросил он резко.

— Я бы заплатил.

— Почему?

— Потеряете немного денег и сэкономите много неприятностей. Что-то за этим кроется. Ничего с вами не случится, платили ведь раньше. И нужно черт знает сколько вымогателей и дьявольски много времени, пока вас оберут настолько, чтобы вы вообще заметили это.

— У меня своя гордость, сэр, — холодно заявил он.

— На нее кто-то и делает ставку. А так вы скорее их образумите. Либо заплатите, либо заявите в полицию. Гейджер ведь мог продать расписки, если только вы не докажите, что они фальшивые. А он вместо этого дарит их вам и признает, что это карточные долги, то есть дает возможность опротестовать их на суде, даже если б он оставил расписки себе. Если это мошенник, ремесло он свое знает, если же человек честный, подрабатывающий ростовщичеством, то мог бы получить свои деньги. А что это за Джо Броди, которому вы заплатили пять тысяч?

— Какой-то игрок. Уже не помню. Норрис должен знать — мой дворецкий.

— Ваши дочери располагают собственными средствами, господин генерал?

— Вивиан — да, правда, у нее немного. Кармен наследует после матери, но пока ежа несовершеннолетняя. Обеим я выделяю щедрое содержание.

— С этим Гейджером я могу договориться, господин генерал, если вам угодно. Кто бы он ни был и что бы ни имел на руках. Возможно, вам это кое во что обойдется, кроме того, что заплатите мне. Многого, правда, вы не добьетесь. Честность в делах с такими людьми себя не оправдывает. Так или иначе, на вас уже наложили лапу.

— Понимаю. — Он пожал широкими костлявыми плечами, обтянутыми полинявшим красным халатом. — Минуту назад вы советовали заплатить, а сейчас говорите, что это ничего не даст.

— Думаю, было бы дешевле и проще игнорировать и перетерпеть этот нажим. Вот и все.

— Боюсь, я несколько нетерпелив, мистер Марлоу. Какова ваша такса?

— Двадцать пять долларов в день — плюс премия, если мне повезет.

— Понятно. По-моему, вполне приемлемая плата за то, что кто-то отстранит с твоего пути опасную помеху. Речь идет о весьма щекотливой ситуации. Надеюсь, вы отдаете себе отчет. Сможете провести операцию так, чтобы шок у пациента был минимальный? Может, их будет несколько, мистер Марлоу.

Допив стакан, я вытер губы и все лицо. Жара не уменьшалась, хотя поглощенное бренди должно бы привести к равновесию. Генерал щурился на меня, теребя край пледа.

— Значит, я могу договориться с этим типом, если увижу, что он играет более или менее честно?

— Да. Теперь все в ваших руках. Я никогда не делаю ничего наполовину.

— Я его обработаю. Почище парового катка.

— Не сомневаюсь. А теперь прошу извинить меня, я устал.

Он коснулся звонка на подлокотнике кресла, шнур от которого пропадал возле темно-зеленых кадок, где росли и разлагались орхидеи. Прикрыл глаза, открыл опять, бросив на меня пронзительный взгляд, и откинулся на подушку. Веки снова опустились, и больше он меня не замечал.