Филлис Джеймс - Череп под кожей

– Возможно, вам и не придется. Я не уверена, что вы будете часто видеться теперь, когда Кларисса умерла.

– Значит, вы на моем месте сказали бы?

Терпение Корделии лопнуло. День выдался тяжелый, да еще Мунтер устроил драматическое представление, и она устала морально и физически. Ей было сложно сопереживать Саймону в его навязчивом стремлении обезопасить себя.

– Я же сказала, что не стала бы сообщать это полиции. Но я не вы. Это ваша ответственность, и вы не можете перекладывать ее на кого-то еще. И, уж конечно, с этим вы можете справиться самостоятельно.

Она пожалела об этом выпаде, как только слова слетели с губ, отвернулась от его покрасневшего лица и испуганных, как у щенка, глаз и сказала:

– Простите. Мне не следовало так говорить. Наверное, у всех нас нервы на пределе. Вы еще о чем-то хотели спросить?

Саймон прошептал дрожащими губами:

– Нет, больше ни о чем. Спасибо. – Он встал и закрыл крышку инструмента. Потом тихо добавил, пытаясь сохранить достоинство: – Если кто-то спросит обо мне, я ушел спать.

Корделия вдруг и сама почувствовала, что готова расплакаться. Она разрывалась между раздражением и жалостью и презирала себя за свою слабость. В конце концов она решила последовать примеру Саймона. День и так затянулся. Она вышла на террасу, чтобы пожелать остальным спокойной ночи. Три фигуры в темных одеждах стояли отдельно друг от друга, их силуэты четко вырисовывались на фоне сверкающего моря и были неподвижны, как бронзовые статуи. При ее приближении они одновременно обернулись, и она почувствовала, как на нее сосредоточенно уставились три пары глаз. Никто не двигался и не говорил. Мгновения этой залитой лунным светом тишины казались ей слишком долгими, почти зловещими, и когда она попрощалась со всеми, мысль, которую последние двадцать четыре часа она пыталась подавить, выплыла на поверхность во всей своей жестокой и пугающей логике: «Мы собрались здесь вместе – десять человек на этом маленьком одиноком острове. И один из нас – убийца».

Корделия заснула почти сразу, как только закрыла книгу и выключила прикроватную лампу. Проснулась так же внезапно. Еще мгновение она лежала в смятении, потом протянула руку и нащупала выключатель. Ее наручные часы, лежавшие на прикроватной тумбочке, показывали три тридцать. Разумеется, было слишком рано, чтобы она проснулась сама: скорее всего ее разбудил какой-то звук – возможно, крик ночной птицы. Лунный свет просачивался через наполовину задернутые занавески, создавая причудливые узоры на потолке и стенах. Стояла полная тишина, если не считать мерного плеска волн, который казался громче, чем в шумные дневные часы. Ее рассудок, еще одурманенный сном, цеплялся за обрывки того, что только что стояло у нее перед глазами. Она вернулась на Кингли-стрит, и мисс Модсли с гордостью показывает ей только что спасенного котенка. Как это бывает в снах, она ничуть не удивилась, что котенок спит в резной колыбели с красным балдахином и боковыми занавесками – миниатюрной копии кровати Клариссы, – или что, когда заглянула в люльку и приподняла покрывало, увидела не котенка, а младенца и поняла: это незаконный ребенок мисс Модсли, и она должна проявить величайший такт и не делиться ни с кем тем, что ей известно. Она улыбнулась, подумав об этом, выключила свет и постаралась расслабиться и снова заснуть.

Но ей это не удалось. Проснувшись, она испытывала беспокойство. Ее мозг занялся кошмарами и тайнами, связанными со смертью Клариссы. Одна картина всплывала за другой, она не хотела их видеть, но они настойчиво появлялись перед ней, разрозненные по времени, но чудовищно четкие: тело Клариссы в атласном халате, тускло светящееся под алым балдахином; Кларисса, которая всматривалась в водоворот Дьявольского котла; стройная Кларисса, расхаживающая по террасе; бледная как привидение Кларисса, стоявшая на пирсе и протягивавшая вперед руки в знак приветствия; Кларисса, стирающая макияж и повернувшаяся к Корделии с одним ненакрашенным и уменьшившимся глазом, взгляд которого был странным, диссонирующим и словно выражал печальный упрек.

Последняя картинка так и стояла у нее перед глазами, как будто рассудок не хотел ее отпускать. В ней было что-то важное, что-то, что ей следовало знать или помнить. А потом ее осенило. Она снова увидела туалетный столик, ватные шарики, перепачканные косметикой, маленькие ватные подушечки, рассыпанные на красном дереве, в пятнах от туши. Кларисса пользовалась специальным лосьоном для снятия макияжа с глаз. Но этих подушечек не было на туалетном столике, когда обнаружили тело. Быть может, она не потрудилась снять макияж. Смог ли патологоанатом установить этот факт, при том что ее лицо так пострадало? Но с какой стати ей смывать пудру и тональный крем, оставляя густой макияж на глазах, тем более если она намеревалась полежать с влажными подушечками на веках? Возможно ли, что она не стерла косметику потому, что ждала посетителя, и именно этот загадочный посетитель сделал это, прежде чем превратил ее лицо в кровавое месиво? И это означало, что она ждала мужчину. Тайным посетителем, вероятнее всего, был именно мужчина. Да, Кларисса слишком переживала за свою внешность, чтобы позволить себе предстать без макияжа даже перед женщиной, только вот женщина, скорее, знала бы о специальных подушечках. Толли, конечно же, знала. А Роума? Роума не пользовалась тушью для ресниц и, учитывая нервозность и нехватку времени, едва ли успела бы изучить все бутылочки на туалетном столике. Вероятнее всего, такую ошибку мог совершить мужчина, за исключением, пожалуй, Айво, который хорошо разбирался в особенностях нанесения театрального грима. Но больше всего ее удивляло молчание Толли. Должно быть, полицейские задавали ей вопросы насчет косметики и уточняли, все ли на туалетном столике выглядело как обычно. А это означало, что Толли решила придержать язык. Почему и ради кого?