Анна Князева - Подвеска Кончиты

За перегородкой, в соседнем пятом купе, кто-то закашлялся.

Переодевшись в сухое, Дайнека достала мамину открытку и положила на стол. Повернулась к двери и увидела себя в зеркале. Короткие темные волосы топорщились мокрым «ежиком», лицо – слишком бледное, в глазах – тревожное ожидание. Как мама узнает в ней, совсем взрослой, ту двенадцатилетнюю девочку?

Волной накатила тоска. Мама… Единственным желанием теперь было увидеть ее и помочь. Помочь, как если бы не она, Дайнека, была дочерью, а мама – слабым, обиженным жизнью ребенком. Мама нуждалась в ней, и это меняло все в их жизни.

Раскат болезненного кашля прервал ее мысли. От этих провоцирующих звуков у Дайнеки самой запершило в горле. Она поморщилась, припоминая, не прихватила ли с собой какого-нибудь лекарства. Протянув руку, чуть приоткрыла дверь и вдруг услышала раздраженный голос, переходящий в шипение:

– Вернись в купе.

Дайнека замерла. Но тут же, еще не определившись, как отреагировать на этот приказ, услышала женский голос:

– Я не твоя собственность, ты не имеешь права.

Невидимая рука задвинула приоткрытую дверь купе. Дайнека отпрянула и услышала, как о перегородку ударилось чье-то тело.

– Скоро все закончится. Обещаю тебе, – произнес мужчина.

Через закрытую дверь Дайнека уловила причитание женщины:

– Чтоб вы все сдохли… Сдохли…

Потом раздался звук удаляющихся шагов, и все стихло.

Переждав несколько мгновений, Дайнека рывком открыла дверь и от неожиданности вскрикнула.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила Ирина.

– Просто испугалась, не думала, что здесь кто-то стоит. Простите!

– Сама иногда пугаюсь, – миролюбиво улыбнулась Ирина, заходя внутрь. – Особенно по утрам, когда вижу себя в зеркале. И что самое страшное, – продолжала она, усаживаясь на свое место, – надежды на перемены к лучшему – никакой.

– Да ну… Вы – такая…

– Давай на «ты». Не усугубляй, – попросила попутчица.

– Не буду.

Дождь закончился неожиданно. Ветер стих, когда московские пригороды еще мелькали за окном далекими разбросанными огнями. В купе царил полумрак. Свет был тусклым и переменчивым, он то разгорался ярче, то совсем угасал. Бутылки с минеральной водой позвякивали посреди стола, откликаясь на покачивание вагона и стук колес. С бутылками соседствовали бокалы и ваза с печеньем.

Глядя в окно, Ирина тихо сказала:

– Два часа назад я сидела в зрительном зале и слушала музыку…

Дайнека из вежливости поинтересовалась:

– Оперу?

– Нет. «Юнону и Авось» в Ленкоме.

– Я тебя никогда не увижу…

– Я тебя никогда не забуду, – улыбнулась Ирина.

– История великой любви, – прошептала Дайнека.

– Ты так считаешь? – Ирина взяла печенюшку и сунула в рот.

Дайнека посмотрела на нее с удивлением.

– А как же иначе?

– Я, знаешь ли, журналистка. Журналисты, как и врачи, циники.

– Но ведь они любили друг друга…

– Свидетелей не осталось.

– В каком смысле? – Дайнека оторопела.

– Как было на самом деле, теперь не знает никто. Мой нынешний шеф помешан на этой истории, и мы часто спорим. Я ему говорю: делала сюжет для телевидения, воспоминания читала, свидетельства современников, любовью там и не пахнет. Резанов – опытный дипломат, и его помолвка с Кончитой – то же самое, что династический брак. С ее помощью он шел к своей цели.

– Да не было у него никаких целей! – горячо возразила Дайнека. – Просто встретил и полюбил.

– Идеалистка. Такая же, как Турусов.

– Кто такой Турусов? – спросила Дайнека. – Друг командора Резанова?

Ирина расхохоталась.

– Турусов – кандидат в губернаторы, мой шеф. Я работаю в его избирательном штабе.

– А-а-а-а… – от смущения лицо Дайнеки стало пунцовым.

– Резанов умер и похоронен у нас в Красноярске. Возможно, поэтому многие красноярцы интересуются этой историей. Турусов – не исключение. Именно он финансировал постановку «Юноны и Авось» в краевом драмтеатре и дал денег на памятник.

– На памятник командору Резанову?

– Да. Его установили на месте первого захоронения, там, где раньше стоял Воскресенский собор.

Дайнека наморщила лоб.

– Я не помню, где он стоял, мы уехали из Красноярска лет десять назад.

– Успокойся, – Ирина заулыбалась, – этого ты знать не могла. Собор снесли в начале шестидесятых. В то время ни тебя, ни меня не было даже в проекте. Тогда же, в шестидесятых, гроб с прахом Резанова перезахоронили в другом месте.

– Зачем?

– Не знаю. Документов никаких не осталось. Когда я делала сюжет, нашла одного очевидца и пару статей на эту тему.