Сергей Дигол - Утро звездочета

— Минуту подожди, — услышал я за спиной, выходя из бусика и, обернувшись, убедился, что эту одолженную у водителя минуту Кривошапка собирается подарить мне.

Зачем еще ему надо было выходить вслед за мной?

— Я вообще не понимаю, почему он к тебе так относится, — сказал Кривошапка, захлопнув дверь. Я же невольно бросил взгляд на профиль водителя.

— Ты о ком?

— О Мостовом. Разве у нас разные шефы? — удивился Кривошапка.

— А-а, — протянул я. — А как он ко мне относится?

— Да никак! — рявкнул Кривошапка, и я вдавил голову в плечи. — Он тебя за человека не считает. Что, хочешь поспорить? — спросил он, я же старался не делать лишних движений, будто меня обдавал слюной разъяренный бультерьер. — Это что, нормальный подход к сотруднику? Тем более к начинающему?

— У него много дел, — как бы оправдывая шефа, признал я несправедливость по отношению ко мне.

Кривошапка вздохнул.

— У него мало совести, — сказал он и пристально посмотрел мне в глаза. — Почему он тебя отфутболивает на бесперспективняк? Раз за разом, а?

На тернистом слове он даже не запнулся, и я подумал, что ему и в самом деле пришлось пережить немало неприятностей, прежде чем чего-то добиться.

— Ну почему же? — не сдавался я. — По-моему, он поручает мне самые интересные направления.

— Я тебя умоляю! — искривился Кривошапка. — Не хочешь быть откровенным — не надо. Думаешь, я доносчик? — вдруг спросил он.

Не уверен, что я помотал головой, или развел руками, или сделал еще что-то, чтобы немедленно и категорически опровергнуть высказанное им предположение. Точно могу сказать одно: я совсем растерялся и не находил слов. Потому и промолчал, и это я тоже помню.

— Вы все так думаете, — сказал Кривошапка.

Не знаю, о чем он думал, но держался уверенно. Может, поэтому я лишь укрепился в своем намерении продолжать держать дистанцию.

— Я-то ладно, — сказал он. — Со мной-то что будет? Ты о себе подумай, — прицелился он в меня указательным пальцем.

Ответить я не успел, на что, видимо, Кривошапка и рассчитывал. Одним прыжком он оказался в машине, и вскоре я понял, что выгляжу нелепо, глядя вслед Тойоте Хайс, которой уже с минуту как след простыл.

Смывая с тела липкие, пахнущие застоялым потом следы ушедшего дня, я заметил, как полегчало у меня в голове. Мои мысли словно убавили в весе, или я перестал придавать им тяготившее меня значение.

Доносчик Кривошапка или порядочный человек — сути дела это не меняет, думал я. Чувствуя покалывания душевых струек по векам, я снова пересмотрел к нему свое отношение. Он просто пытался сбить меня, и, если сохранять холодную свежесть ума — а температура водопроводной воды располагала к этому, — эти пару часов, проведенных дома и, особенно, десять минут под прохладным душем я должен был воспринимать как необходимую передышку. Как возможность перегруппировать войска по ходу почти проигранного сражения — шанс, о котором полководцы могут только мечтать.

Я решил, что слишком близко подошел к огню, и сбить меня с курса не смогут и с десяток пожарных расчетов, не говоря о разбивающихся о мою кожу струйках толщиной с капроновую нить. «Второстепенный участок» — как был наивен я, внушая себе подобный бред!

Дело Карасина помогло мне проникнуть в суть метода Мостового. Я был объят пламенем этого знания, но чувствовал не ожоги, а небывалую силу. «Второстепенное направление» — это ложный след, потемкинская деревня, выстроенная шефом внутри нашей группы. Критической ситуация с убийством Карасина стала уже в начале расследования, вот только никто, кроме Мостового, этого не понял. Шеф же, думая о котором, я все чаще вспоминал одноногого Джона Сильвера (обоих, как теперь мне казалось, роднила смертельная для окружающих непредсказуемость помыслов), не видел выхода с самого начала, более того, знал, что его не существует. Можно сказать, что я просто оказался под рукой, но кто сказал, что случайности должны только карать?

Мостовой делал все как обычно, и даже очевидная сложность громкого дела не заставила его изменить привычный план следственных мероприятий. Собственно, это и было признаком капитуляции, и я недоумевал, как не заметил этого раньше.

Приходя в себя после душа, согреваюсь после прохладной воды и остывая после перегревших мой мозг открытий, я собирал воедино элементы небывалой мозаики. Вернее сказать, я поражался легкости, с которой собиралась мозаика и особенно, тому, что в ее центре оказался я сам. Шеф не подавал вида, а если и подавал, то испытывал все возможные средства — мои сомнения, унижение и разочарования, — лишь бы я не понял главного. Того, что на меня возложена Миссия.