Аркадий Адамов - Личный досмотр. Черная моль

Между прочим, Славка уже через несколько месяцев был отставлен от этой «умственной» работы. Сам он говорил коротко:

— Нервов моих не хватает.

К тому времени Геннадий мог по достоинству оценить эти слова: новая работа требовала действительно много нервов.

Прежде чем арестовать группу расхитителей, приходилось долго, тщательно, кропотливо готовить дело: собирать улики, документируя при этом каждый свой шаг, прослеживать весь путь краденых товаров, разветвленную, хитро законспирированную паутину преступных связей, выяснять метод хищений, каналы сбыта и, наконец, улучить самый выгодный момент для «реализации дела», то есть ареста всей преступной группы.

Здесь, в УБХСС, пожалуй, еще больше, чем в МУРе, следовало учитывать один непреложный закон: преступники живут и действуют не в безвоздушном пространстве, за ними всегда, вольно или невольно, следят десятки, даже сотни честных глаз.

Оперативный работник должен уметь опереться на помощь всех этих честных, но в то же время очень разных людей, должен уметь связать воедино их наблюдения, еще больше мобилизовать их бдительность и сделать их верными, активными союзниками в борьбе.

Не сразу понял все это Геннадий Ярцев и тем более не сразу научился этому искусству.

Вначале ему казалось, что он попал в какой-то неведомый мир, где все непонятно, сложно, необычно, и разобраться во всем этом могут только люди, наделенные особым зрением, чутьем и способностями.

В этом мире Геннадий столкнулся и с преступниками, с живыми преступниками, о которых раньше только слышал или читал. Они оказались внешне совсем обычными, как будто даже симпатичными людьми: часто пожилые, с благородными сединами, очень вежливые, культурные, спокойные. Правда, потом с них постепенно сползала напускная привлекательность, и под этой защитной оболочкой неизбежно начинал проступать оскал хищника, шкодливая, грязная душонка стяжателя. Порой они до конца пытались безмятежно и самоуверенно улыбаться, отказываясь давать показания, признавать самые очевидные факты; при этом они энергично и деловито жаловались во все инстанции, ссылались на прежние действительные или мнимые заслуги.

Надо было иметь очень крепкие нервы, чтобы не растеряться, не отступить в этой борьбе с хитрым, изворотливым и наглым противником. Но главное, надо было непоколебимо верить в справедливость и необходимость такой борьбы.

Все это и многое другое открылось Геннадию Ярцеву, как только он окунулся в сложный, полный тревоги и напряжения мир своей новой работы. И в первый момент он, честно говоря, растерялся. Помогли только прирожденное упрямство, самолюбие и, главное, помощь тех людей, которые его здесь окружали.

Прежде всего таким оказался для Геннадия его начальник отделения — Анатолий Тимофеевич Зверев, худой, высокий, белокурый человек с тонким, смешно искривленным носом и большими умными серыми глазами, причем правый был всегда насмешливо прищурен. Товарищи шутили, что Зверев потому так ловко раскрывает самые хитроумные комбинации расхитителей, что нос его улавливает совершенно недоступные для других, нормальных носов запахи и обладает особым чутьем на преступление. Зверев в ответ только добродушно посмеивался, но правый глаз его при этом щурился до того лукаво, что всем невольно казалось, что и этим глазом он подмечает куда больше, чем любой другой человек. И еще Зверева отличало несокрушимое, прямо-таки сказочное хладнокровие, перед которым теряли выдержку даже самые «закаленные» и опытные преступники.

Да, у Анатолия Зверева было чему поучиться, и Геннадий жадно, упорно учился, все больше входя во вкус своей работы. С первых дней у Геннадия стала проявляться одна важная черта, которую хорошо видели Зверев, Басов и другие опытные, уже искушенные в жизни люди. Геннадий Ярцев в ходе расследования любого дела был по-особому, почти болезненно насторожен, все время опасаясь, как бы случайно не пострадал при этом хоть один невиновный человек. Поэтому не меньше сил, чем на разоблачение истинных преступников, Геннадий тратил обычно на то, чтобы уберечь честных людей от ложных, ошибочных обвинений или даже простых подозрений. И каждый раз, когда поступали сведения о подозрительной деятельности того или иного человека, Геннадий говорил самому себе: «Этого не может быть, это скорей всего ошибка. Попробуй, докажи». И он придирчиво, упорно спорил с фактами, пока они не побеждали его предвзятого мнения. И эта непрерывная внутренняя борьба с фактами, которые он сам же и собирал, в конце концов приводила к неопровержимым выводам. Их уже никогда и никто не мог оспорить, потому что ожесточеннее всех оспаривал их до этого сам Геннадий.