Барбара Вайн - Правила крови

Законопроект проходит — 221 голос «за» и 81 «против». Все кончено. На передней скамье оппозиции леди Миллер Хендон вся в слезах, а лицо лорда Кингсленда искажено мукой. Пожизненные пэры из числа лейбористов не издают радостных возгласов, а лишь торжествующе размахивают листками с повесткой дня. Я удивлен почти полным отсутствием беспорядков и хулиганских выходок в процессе прохождения законопроекта. Ничего по-настоящему серьезного не произошло, и закон приняли быстрее, чем я думал. Нас вышвырнули, но не со скандалом, а с нытьем, слезами и отчаянием.

По дороге домой я не делюсь своими чувствами. В любом случае мне было бы стыдно признаваться в этих иррациональных страхах. Ночью я сплю плохо и на рассвете сажусь в постели и беру книгу. Джуд ничем не разбудишь, но я все равно приглушаю свет ночника, так чтобы только разобрать текст. Но проходит совсем немного времени, и я кладу книгу на пол и смотрю на жену. Закрытые глаза могут быть не менее красивы, чем открытые — нежные, словно крылья бабочки, веки, темная и изящная бахрома ресниц на жемчужной коже. Губы сомкнуты, но не сжаты. Я подношу к ним палец на расстояние дюйма и чувствую теплое дыхание на своей коже. В темноте я не вижу Джуд, только очертания головы и темную массу волос. Прилив нежности к жене вовсе не возбуждает меня, а вызывает желание покрепче обнять, только я знаю, что все равно получится недостаточно крепко. Я отворачиваюсь, пытаюсь заснуть, и в конце концов это мне удается.

Во сне я вижу ее такой, какой она была, когда держала на руках Галахада. Ребенок у нее другой, гораздо старше, лет двух или трех, и это наш ребенок. Все молчат. Атмосфера не очень приятная — мы ссорились, наговорили друг другу непростительных вещей, хотя я не знаю, что именно. Маленький мальчик осуждающе смотрит на меня. Потом Джуд встает, берет его за руку, выходит через парадную дверь, спускается по ступенькам на улицу. На дворе лето: тепло, листья на деревьях, цветы. Я стою, придерживая открытую дверь, и смотрю, как они идут по улице, сворачивают за угол и исчезают. Я знаю, что должен бежать за ними, но на мне нет туфель, я не могу найти ключ или деньги, а когда босиком сбегаю по ступенькам крыльца, то не могу пройти через запертые ворота. За моей спиной хлопает дверь, и я просыпаюсь.

На часах семь утра, и Джуд нет рядом. Я еще не стряхнул остатки сна, и меня охватывает нелепый страх. Я зову ее, и она сразу же выходит из ванной, закутанная в белый махровый халат.

— Теперь я могу тебе сказать, — произносит она.

Речь может идти только об одном. Голос внутри меня шепчет: «О Боже, Боже, Боже…»

— Я беременна. Два месяца.

Я бормочу всякие глупости, прекрасно понимая, что это не может быть правдой. У тебя в сентябре были месячные. Ты принимаешь противозачаточные таблетки.

— Нет. Я тебя обманула. Достаточно того, что мне пришлось ждать подтверждения, — я не могла заставлять тебя мучиться вместе со мной.

Я действительно чувствую себя обманутым, одураченным, и мне это не нравится. Мы с Салли все время обманывали друг друга — или пытались. Нет, я не тратил деньги, я не ездил туда-то и туда-то с тем-то и тем-то, я там не был, я не слышал телефон, я звонил, но ты не отвечала, я никогда тебе не лгу, ты же знаешь. У нас с Джуд все по-другому. По крайней мере, мне казалось, Я думал, мы всегда откровенны и честны друг с другом.

— Ты тест делала? — глухо спрашиваю я.

— Три недели назад.

Опять обман или я суечусь по пустякам? Она мне не изменяла, не проиграла тысячу фунтов в азартные игры, не делала липосакцию. Похоже, я сам себя накручиваю.

— Ты была у врача? — Я по какой-то причине не могу вспомнить, как зовут ее гинеколога.

— После теста. Спросила, должна ли я лежать всю беременность и сказала, что буду лежать, если это поможет, но он ответил, что нет. — Она смотрит на меня почти со страхом. — Ты злишься, да?

Я обязан сказать, что не злюсь, что люблю ее. И рад, что у нас будет сын или дочь. Но не могу. Я вспоминаю свой сон, вспоминаю, какой загадочной она была последнее время, какой возбужденной, словно пьяной.

— Нужно было сказать мне месяц назад. — У меня интонации обиженного ребенка.

— Ты не понимаешь, что я не хотела опять тебя разочаровывать?

Может ли быть более неподходящее слово? В данный момент меня больше волнует обман, чем беременность, но я знаю, что это пройдет и я снова буду наблюдать за ней, волноваться, считать дни и недели. Сколько дней ей удавалось носить ребенка? Девяносто, сто? А когда — и если — пройдут эти сто дней, что я буду испытывать, счастье или ужас?