Барбара Вайн - Правила крови

Сказав себе, что намерение пощадить Джуд по причине ее беременности типично викторианское и что именно так поступил бы Генри — Генри-лицемер, — я, тем не менее, сначала решил рассказать обо всем Полу. Если он будет слушать. Хотя, скорее всего, будет. Были и другие варианты — например, Лахлан, но мне почему-то не хочется, чтобы об этом узнал кто-то посторонний. Можно поделиться с Дэвидом, но мне кажется, что ему все равно, а рассказать Джону Корри, даже в письме, у меня не хватает духу — он хоть и ученый, но для него это слишком личное.

За последние месяцы мои отношения с сыном во многом изменились к лучшему. Он говорит, что, будучи единственным ребенком, надеется когда-нибудь завести большую семью, но поскольку серьезно думать об этом пока рано, для начала ему прекрасно подойдут две маленькие сестрички. Я не верю своим ушам, когда Пол спрашивает, позволим ли мы ему иногда поработать нянькой или присмотреть за детьми в дневное время. Я и мечтать не мог, что у него появятся подобные желания. А может, просто не давал себе труда выяснить. В любом случае мы понемногу движемся к настоящей близости — как с Джуд, — и я серьезно раздумываю над тем, не доверить ли ему… как бы это выразиться… прошлые тайны Генри.

В эти выходные Пол в Лондоне и, наверное, заглянет к нам. Скорее всего, сегодня вечером. Я предполагаю, что он придет, и жду его, но не в гостиной, а в своем кабинете, где на обеденном столе передо мною разбросаны или сложены в стопки материалы о Генри. А в центре на подставке стоит красное расписное яйцо, подаренное мне в Тенне. Джуд отправилась к Крофт-Джонсам — на машине, потому что я не хочу, чтобы она возвращалась домой одна после наступления темноты, даже по тем безопасным улицам. Джорджи больше не тошнит, а живот у нее не такой огромный, как в прошлый раз. На тот случай, если родится девочка, они отказались от имени Изулт и хотят назвать ее Брангеной, в честь служанки Изольды из оперы.

Я поставил на стол поднос с бутылкой виски, графином воды и двумя стаканами, хотя сам вряд ли буду пить. Уже не в первый раз после разговора с Тони Агню я замечаю, что держу яйцо в левой руке и верчу в пальцах, словно четки для снятия нервного напряжения, но не помню, как брал его. Если буду продолжать в том же духе, то сотру всю краску.

Даже если Пол придет, возможно, я ему ничего не скажу. А возможно, вообще никогда никому не скажу.

«Управляйте обстоятельствами и не позволяйте обстоятельствам управлять вами». Так, наверное, думал о себе Генри, не понимая, что это невозможно. Фома Кемпийский тоже не понимал, как и люди, запомнившие слова Генри Нантера и приписавшие эту мудрость ему. Обстоятельства выше нас. Они сильнее, и с этим ничего не поделаешь. Он был карликом, раздавленным их безжалостной рукой.

Кто знает, когда ему в голову впервые пришла эта мысль? И почему? Вполне возможно, и даже вероятно, что он видел себя мучеником . Ведь всего за полвека до него Дженнер заразился оспой, впервые иммунизировав себя — по крайней мере, он надеялся — материалом, взятым из язв коровьей оспы. Генри — вне всякого сомнения, эгоцентрик — мог рассматривать свои действия с той же точки зрения. Эксперименты, предпринятые во благо человечества, ради славы науки, но предполагающие жертву со стороны ученого. По крайней мере, он пожертвовал своим личным счастьем.

Вполне возможно, Генри знал об уникальных аномалиях в Тенне еще со времен учебы в Венском университете. Там, учитывая его растущий интерес к болезням крови и его одержимость кровью, он мог познакомиться с работами Виели и Грандидье, опубликованными несколькими годами раньше. Кто знает, может, любовь к прогулкам в Альпах возникла именно из-за этих находок? Мне кажется вполне вероятным, и я даже почти уверен, что первый визит Генри в Тенну относится именно к этому времени. В убеждении — похоже, ошибочном, — что там говорят на ретороманском, он даже мог приступить к изучению языка, рассчитывая, что это пригодится в будущих исследованиях.

Искал ли он в начале 1860-х конкретную семью гемофиликов? Сомневаюсь. В таком случае он нашел бы ее и поступил бы так же, как двадцать лет спустя. Может, это ему просто не пришло в голову. Или только после того, как в глазах почти всех окружавших его людей — но не в собственных? — Генри добился исключительного успеха, стал ведущим специалистом в своей области, лейб-медиком, профессором, он стал задаваться вопросом, каковы же его истинные достижения. Он не внедрил никаких новшеств, ничего не открыл, если не считать открытием подтверждение выводов других исследователей о том, как переносится и передается гемофилия. А если бы у него в семье был носитель гемофилии? Если бы у него был свой гемофилик?