Андрей Бинев - Завтрак палача

Но вот, спустя год, она явилась к нам и испоганила новенький автомобиль моей невесты. Та сбежала от меня, забрав мою машину, и вскоре вышла замуж за отвязного парня из нашего района. Мне в отместку! Его через три месяца зарезали в драке в пивном пабе. Я тут ни при чем, хотя зарезал его один мой закадычный приятель, которому я рассказывал всю эту историю. Но я ведь не просил его пропороть того дурака.

А истеричка испарилась. Я потом полгода ездил на испохабленном автомобиле моей несостоявшейся невесты, а мысли той истеричной актрисульки обо мне и о моей невесте вызубрили назубок все в нашем и в двух соседних районах. Там было много оригинальных идей.

В случае с Магдой все окончилось не совсем так и все же немного похоже. Во всяком случае, что касается лестницы.

Когда она в очередной раз позвонила в дверь к Мареку и к Ирэне и плюнула Ирэне на беременный живот, Марек двинул ей по роже. У Магды ошеломленно распахнулись глаза, она зарыдала в голос и бросилась вниз по лестнице. Но толстушка не рассчитала траекторию своего движения и стремительно слетела по ступеням на два пролета.

Вызвали врачей. Они констатировали перелом ребер и ушиб ягодицы, а еще реактивное душевное состояние. То есть с головой у нее, оказывается, было совсем плохо. Ребра и ягодица зажили, а голова так и осталась прежней. С тех пор она раз в год укладывалась на месяц в психушку, а когда выходила, вновь позванивала Мареку. Так продолжалось лет пять, а однажды Магда открыла газовый вентиль в своей квартире и померла от отравления.

Я почему так подробно рассказывал о Магде, а потому, что она была единственной близкой подругой Евы, и с ней была совершенно нормальным человеком, искренне соболезновавшим ей по поводу смерти ребенка. После кончины Магды Ева окончательно ушла в себя. Она больше не жила, а просто дышала, спала, что-то ела, что-то делала в одном небольшом турагентстве. И все!

Наверное, она так бы и состарилась раньше времени — одна, вне жизни. Но однажды все вдруг изменилось.

Ее очень жалели в турагентстве, где Ева проводила почти все свое время. Она не знала, чем заняться вне стен скромного офиса, и никогда не отказывалась ни от работы в выходные дни, ни от поздних сидений за рабочим столом в будни, когда все разбегались и забывали все на свете, кроме себя. Как я уже сказал, ее жалели, но ею и пользовались ровно в той же пропорции.

Сначала хозяин агентства Ян Кремер попробовал по-своему принять участие в ее жизни — он корчил скорбную рожу и будто случайно касался то ее груди, то бедер, то шеи или длинных, изящных кистей рук. Она не обрывала его, не вскидывала с возмущением глаз, не поджимала обескровленных губ, а попросту не замечала этого, как если бы к ней прикасался неудобно положенный листок бумаги или кусочек провода от компьютера.

Пана Кремера это наконец отрезвило. Другие сотрудники, а их было двое мужчин и две женщины (не считая самой Евы), поглядывали на него с тихими усмешками, а он смущенно покрывался испариной. Он совсем недавно женился на своей бывшей секретарше, ради которой бросил нервную жену-диетолога и двоих маленьких детей. Все становилось очень двусмысленным и крайне неприятным.

Однако пан Кремер оказался человеком неглупым. Он решил, что избавиться от Евы Пиекносской сейчас, по крайней мере, неприлично и в то же время невыгодно. Поэтому тоже стал относиться к ней, как листок бумаги, случайно оказавшийся рядом. То есть вполне естественно. Без эмоций и участия. Все поначалу расстроились, потому что потеряли повод для своих тайных развлечений, а потом свыклись.

Ева даже не заметила изменений. Она упрямо продолжала существовать в том последнем мгновении, когда отпустила ручку своего дитя, поудобней усадив его на заднем сиденье автомобиля бывшего мужа, и на прощание заглянула в глаза ребенку. Так дитя и осталось в ее памяти — маленькая, слабая ручка и чуть испуганные глазки, похожие на ее собственные. Жизнь для Евы замерла, казалось, навсегда в этой роковой точке.

Но однажды, поздним вечером, в офис, где она несла свое бессменное дежурство, вошла высокая статная шатенка лет сорока пяти, роскошно облаченная, с изысканным королевским макияжем, бесценными украшениями на руках, на шее и в ушах. Был конец февраля, и на плечах дамы элегантно возлежало нежно-голубое манто из русского песца.

Она остановилась на пороге, негромко стукнула высоченными каблуками о паркет и приветливо махнула Еве тонкой рукой. Ева подняла на нее безразличные ко всему глаза и будто очнулась от долгого сна. Ей показалось, что в ее серое, высохшее пространство смертной скуки заглянула пышная, наполненная роскошью и успехом жизнь из иного измерения, о котором она когда-то что-то слышала — еще до того, как в последний раз коснулась ручки своего ребенка. Она и тогда не была допущена в то загадочное измерение, но все же ощущала его далекое присутствие трепетными рецепторами своих фантазий. Тех легких фантазий, что оборвались в одночасье, так и не став реальностью.