Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

Через несколько дней после этого случая привезли в зону «польских воров» и поселили тоже в отдельном бараке. К этому времени «поляков» вообще стало больше, и в некоторых зонах их стали содержать вместе с «идейными», то есть «законниками», — но лишь там, где наших было немного.

«Польские воры» с первых дней повели себя осторожно. Ковтун ненавидел их так же, как и «мужиков». Повод для стычки нашли: во время обеда на кого-то из наших «поляк» случайно опрокинул миску с баландой. Этого оказалось достаточно, чтобы «законники», разгорячившись спиртным и взяв в руки кто что мог, пошли на приступ — брать «вражеский» барак. Был ноябрьский вечер, темнело рано. И «поляки», почуяв опасность, потушили у себя свет. Но в барак мы все-таки ворвались. Началась потасовка. Гвалт стоял невообразимый. Выбегаю из барака и только тут, при свете фонаря, вижу, что мой бушлат в крови. Скидываю его, забрасываю в выгребную яму.

На шум, как водится, прибежало руководство. «Польских воров» сильно тогда побили. Пострадал кое-кто и из наших. Но убийства ни одного не было. Закончилось тем, что Ковтуна и еще одного из бригады забрали в СИЗО. Но «поляков» из зоны все же вывезли.

А некоторое время спустя человек десять «воров в законе», в том числе и меня, отправили из этого лагеря в Свердловскую область, в поселок Верхняя Тавда.

В отличие от прежней, зона здесь оказалась вполне приличная. Работал на лесобирже. Старался, поскольку действовала система зачетов, а у меня еще в том лагере набрался почти целый год. Это значит, совсем скоро могут освободить.

Деньги на руках хорошие. Хватает и на сытный обед в коммерческой столовой, и на водку — ее бери сколько хочешь. Даже в карты играют здесь на наличные.

Не перестаю удивляться резким переменам в поведении воров. Как понимаю, вынужденным. В нашей колонии они особенно бросаются в глаза. Драк нет, не говоря уже об убийствах. Почти прекратились и сборы для «общака» — воровской кассы. Останавливает страх перед тем, что за все это грозит суровое наказание — провинившегося отправляют в печально знаменитый спецлагерь два нуля шестнадцать.

Наконец, настал день освобождения. Это был в моей взрослой воровской жизни самый короткий срок заключения. Помогли зачеты рабочих дней, и вместо трех лет я пробыл в местах лишения свободы год и девять месяцев.

Шел май пятьдесят шестого года. Я опять в Москве и, конечно, первым делом отправляюсь в Раменское, к Люсе. Она мне часто писала, присылала посылочки. Даже от ее матери получил в лагере несколько писем. Как я надеялся, что у нас с Люсей все будет по-прежнему. Но, увидав ее, понял: что-то неладно. Вроде бы и обрадовалась она нашей встрече, но радость и объятия были какими-то неискренними. Я сразу это почувствовал. А когда от Раи узнал, что Люся в мое отсутствие познакомилась с каким-то парнем из Перова, на душе стало и совсем муторно. Вначале не поверил — ведь мы так любили друг друга. Но Нина Гусиха подтвердила, что несколько раз видела Люсю с тем, перовским.

Простить этого я не могу. Высказываю Люсе все, что о ней думаю. Она плачет, клянется, что с этим парнем у нее «ничего такого не было», уговаривает остаться. Но решение у меня твердое — уйти. Прежде не замечал я за собой такого пережитка, как ревность. Наверно, повода не было. И вот теперь понял, что значит страдать, когда изменяет любимый человек.

Наскоро собрал вещи и отправился к Хитрому в Малаховку. Встретили как своего, там и прописался.

Удивительно везучий все-таки этот Попик. Ворует постоянно и всегда выходит сухим из воды. Может, и вправду Бог помогает. Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

Опять пришла мысль: а может все-таки завязать. Всякий раз, когда выходишь на волю, она возникает. И насколько я знаю, у многих. Признавались мне в этом даже задубевшие рецидивисты. Но, за редчайшим исключением, дальше благих намерений дело не шло. На эту тему я уже размышлял, но повторю еще раз: основная причина — в том окружении, в которое попадешь после освобождения. Из него ты вышел, в него же и возвращаешься. А куда еще ты пойдешь, как не к своим друзьям, особенно если нет родственников. Перед кем изольешь душу, кто поделится с тобой всем, что имеет. Да от тебя всячески открестятся на любом предприятии, и в общежитии не окажется мест, чтобы прописать. Да что говорить, «драйки» — трояка то есть, никто не даст. А вот «братва» законов своих никогда не нарушит. В нее, тогдашнюю, верил я безраздельно.

Скоро объявился и Огород Володька. Он тоже сидел недолго, а отбывал наказание в Коми АССР. Ну, понятно, опять «разливанное море» водяры. Гуляли в Раменском. По пьянке потянуло к Люсе. Забираю ее и едем ночевать в Москву, к Огороду. Что-то в душе осталось, но прежнего чувства к ней уже нет.