Михаил Соколов - Чудовище

Еще этот племянничек-наркоман, изгнанный из общего рая на периферию, где он, правда, совсем не теряется, а живет как свинья, то есть в полное свое удовольствие.

От джина с тоником в голове у меня посветлело, но эта ясность вдруг родила мысль неожиданно трезвую: а не пойти ли мне почивать? Утро вечера, как говорят, мудренее.

На стеклянном буфете стоял электронный будильник в виде башни или спутника со шлейфом. Громко тикала секундная стрелка. Я поставил звонок на семь часов утра, захватил свой недопитый стакан и, как был голый (в зубах дымящаяся сигарета), открыл дверь спальни и вошел в темноту.

На самом деле здесь было совсем не темно, потому что шторы были раздвинуты и месяц продолжал светить. Поставив будильник на тумбочку у кровати, я подошел к окну, нашарил задвижку, распахнул створки и так застыл на пару мгновений, неожиданно пораженный красотой открывающегося из окна вида: подстриженные в виде зверей и птиц кусты, неровные зубья темнеющего леса вдали... бледное, млечно-зеркальное и молчаливое озеро, церквушка, возле которой видна какая-то мотыльковая суета (еще не закончили работу опера), и луковичный купол, словно пытающийся

возне тись в синюю черноту неба с тихо плывущим облаком, везде белым, а возле

невысокой луны голубым...

Тут мое восторженное настроение, навеянное, разумеется, выпитым за вечер спиртным, было неожиданно нарушено. Позади меня раздался мелодичный женский голос:

- Голый ты мне больше нравишься. Геракл... нет, Аполлон. Точно, Аполлон.

И Катенька (это была, конечно, она) торжествующе засмеялась, отчего её дивные холмики грудей затрепетали под лунными лучами.

"Почему бы и нет? - подумал я. - По большому счету, после того, как меня вынудили уйти из органов, во мне что-то сломалось... А может быть, появилось? Свобода?..."

Я едва успел поставить стакан и бросить в окно сигарету - светлячок полетел! - как тут же оказался в постели. Нас обоих захлестнула страсть. Катенька была вся мягкая и по-звериному гибкая, она мгновенно завела меня так, что, когда наконец мы стали засыпать, я, прислушиваясь к бешеным ударам своего сердца, порадовался, что все ещё жив.

ГЛАВА 11

ДОЛЛАРЫ ПРИЯТНО ДЕРЖАТЬ В РУКАХ

Катеньку не разбудил тонкий зуммер будильника. Я осторожно освободился от её сонных, но цепких объятий, нажал кнопку выключения, чтобы прервать трезвон, и поправил на ней одеяло.

В голове продолжало звенеть, и страшно хотелось опохмелиться. Тряхнув головой, я пошел в ванную комнату. Там же в шкафчике выбрал купальный халат самого большого размера, но все равно руки у меня торчали из рукавов, словно у неухоженного подростка.

Мой костюм пришел в некоторую негодность. Его следовало отдать в чистку и хорошенько прогладить. У себя в сумке я отыскал джинсы и рубашку. Подумал и взял блокнот для записей. Терпеть не могу ходить безоружным, но в рубашке, без пиджака с пистолетом в наплечной кобуре естественно чувствуешь себя лишь среди своих... которые уже не мои, отметил я. Пистолет я оставил в сумке, а сумку задвинул поглубже в шкаф.

Зашел в спальню и некоторое время смотрел на безмятежно спящую Катеньку. "Устала", - подумал я и ухмыльнулся. Решил не будить. Если что, сама сориентируется: она здесь дома.

Уже поворачиваясь, застыл, пораженный мыслью: а не оправдывалась ли её активность по отношению ко мне расчетом сойтись соследователем поближе? Ненавижу, когда меня используют. Сама мысль об этом приводит меня в ярость.

"Да нет, - тут же решил я, - какой ей резон? Григорий и Иван недосягаемы для неё по причине родственных уз. Если только тут кроется расчет на то, что с исчезновением Ирины симпатии старшего Курагина повернутся на единственную молодую женщину в семье". Но эти мои предположения - я не обольщался - были шиты белыми нитками.

Глядя на безмятежное личико Катеньки, я вновь ухмыльнулся. Знала бы она, о чем я сейчас думаю! Может, правда, каким-то экстрасенсорным образом она уже в курсе и видит сейчас волшебные сны, в которых я... Ох! Сейчас бы бутылочку пивка из холодильника!.. Холодного пивка, чтобы охладило, прояснило непроспавшиеся мозги!

Я вышел и спустился в столовую. Здесь никого не было. Стерильно пустой зал, длинный, сияющий отраженным светом стол, за которым вчера ужинали всей бандой. В дверь слева от меня вошла молоденькая заспанная девица в белом передничке, какие носят официантки, и, не глядя по сторонам, пошлепала по прямой линии на меня. Я вспомнил, как Петр Алексеевич, он же крепостной староста (подумать только: крепостной!), называл здешний обслуживающий персонал челядью. Эта "челядинка" была такой же непроспавшейся, как и я, уставшей и вообще...