Фредерик Тристан: Загадка Ватикана

Нунций Караколли притронулся к рюмке губами осторожно, словно крыса к сыру, потом начал пить крохотными глотками, издавая при этом легкое попискивание. Нет сомнения, что «Ферне» обладает свойством останавливать потение, так как сразу же лицо священнослужителя приобрело зеленоватый оттенок, хотя и этот цвет не был естественным. Отставив свою рюмку, прелат, похоже, восстановил мыслительные способности, о чем свидетельствовал лукавый блеск, ожививший его глаза.

— Так вот, милейший профессор, теперь надо бы его перевести. Я с первого взгляда определил, что написан он на скверной латыни, весьма вульгарной. Если хотите — это сплошная каша из латинских слов.

— Какой век? — поинтересовался Сальва.

— Ну-у-у… одиннадцатый, не ранее того, как мне кажется. Но конечно же, писано до Воражина. Но каллиграфия эпохи Каролингов.

— Писал доминиканец?

Караколли не испытывал особой приязни к братьям доминиканцам, но не мог не признать, что именно из их обителей в Средние века вышли наилучшие жизнеописания святых. К тому же разве не стал доминиканский монах Жак де Воражин, автор «Золотой легенды», архиепископом Генуи в 1290 году? А это уже уравнивало его с папским нунцием и внушало уважение.

— Его святейшество поставили в известность? — спросил Сальва, нисколько не сомневаясь, что папские длинные уши достигли и зала XXIII, который называли залом Льва XIII библиотеки Ватикана, где был обнаружен манускрипт.

— Когда я спешил к вам, дорогой профессор, каноник Тортелли уже отправился к личному секретарю кардинала Бонино, который велел незамедлительно…

— Чудесно, — прервал его Сальва, вставая из кресла. — Манускрипт остался в папке «Небесная лестница», не так ли?

— Как вы и просили, профессор…

— Пойдемте.

И пока нунций пытался выбраться из глубин своего кресла, Адриен Сальва, нервно попыхивая сигарой, вышел, не дожидаясь его.

Не знаю, удалось ли вам побывать в святая святых библиотеки Ватикана — в известнейшем зале Льва XIII, где хранятся запрещенные манускрипты. Однако название «запрещенные манускрипты» не совсем точно. В действительности речь идет о рукописях, никогда не открывавшихся и поэтому не внесенных в каталог. Почему же их ни разу не открывали? А потому что когда-то их заклеймили еретическими, опечатали, наложили секвестр, присвоили особый порядковый номер. А так как эти номера не значатся в каталоге, то никому не известно и о существовании этих документов.

У вас возникает вопрос: как вышло, что профессору Адриену Сальва удалось выявить один опечатанный манускрипт в папке под безликим номером B 83276?

Чтобы вам все стало понятно, вернемся на день раньше в клуб «Agnus Dei» [1]. Профессор сидит в том же самом кресле, в котором мы увидели его на следующий день. Тут же находится и магистр Караколли в компании с третьим ученым, с которым вы еще не имели возможности познакомиться. Это профессор Стэндап, представитель лондонской Британской библиотеки, известный специалист по средневековым рукописям, откомандированный в Ватикан более двенадцати лет назад. Он беспрестанно разражается бранью по поводу римских светских развлечений, и особенно его раздражает «Ферне Бранка», который он считает пригодным лишь для чистки медных изделий.

Слуги во фраках и белых перчатках церемонно обслуживают профессора Стэндапа, но как только они отворачиваются, непримиримый британец выливает содержимое рюмки в стоящий рядом горшок с дельфиниумом и наливает в нее виски двадцатилетней выдержки из предусмотрительно наполненного набалдашника своей трости. И что удивительно: дельфиниум, похоже, элегантно переносит эту пытку. А может, ему доставляет удовольствие угождать подданному ее величества?

Стэндап — образец изысканности. Одевается он как джентльмен из Сити: черный сюртук, брюки в полоску, белоснежная сорочка со стоячим воротничком, черная бабочка в белый горошек, красная розочка в бутоньерке, длинный и прямой цилиндр. Даже мысли у него какие-то причесанные. Приводит его в возбуждение, кажется, только одна страсть: перевод. Он переводит почти со всех языков. Ну прямо-таки ходячий механический переводчик: без колебаний выдает самые редкие идиомы, самые сложные обороты речи любого наречия. Так что научный мир относится к нему с большим, несколько опасливым уважением.

Стэндап никогда не разваливается в мягком кресле, а всегда сидит на стуле прямо. Вот и сейчас он вместе с папским нунцием слушает разъяснения своего французского коллеги, профессора Сальва.