Хиггинс Кларк - Снега

«Ну и что? — сказал он сам себе. — Я все равно не хочу ей сейчас звонить. Я ей сообщу замечательное известие сегодня на вечерних торжествах. И поеду туда прямо из аэропорта. Она будет так счастлива от моей информации, что фотографы просто будут роиться вокруг. — Он позвенел кубиками льда в своем бокале. — Кто знает? Может быть, после сегодняшнего вечера меня вообще все будут считать новым Шерлоком Холмсом».

Джеральдин стояла перед зеркалом и прикалывала серебряную брошь к своему черному платью с высоким воротником. Вообще-то она не уважала все эти безделушки-драгоценности, но в честь Дедули можно было сделать исключение и надеть серебро. Платью же этому было уже лет двадцать, и она надевала его по нескольким очень важным и торжественным поводам.

Сегодня она написала свою речь. Для этого, правда, пришлось оторваться от чтения дневника, но сегодняшнее вечернее мероприятие стало волновать ее душу все больше и больше. Наконец-то Дедуля получит давно заслуженные почести и уважение жителей города. Давно пора! Соберется весь Аспен и будет слушать о том, какие заслуги он имеет перед городом. И Джеральдин намеревалась перечислить эти заслуги в лучшем виде, все до одной. Организаторы, правда, ей так и не сказали, сколько времени отводится для выступления, но остановить ее до того, как она закончит свое послание к народу, они попросту не посмеют, размышляла Джеральдин.

Она наложила на губы немного помады, чего практически никогда в жизни не делала, и продолжила изучение своего изображения в зеркале. «Трудно поверить, что мне все семьдесят пять лет от роду, — думала она. — Я чувствую себя гораздо моложе, но при всем при этом пережила в своей жизни столько всяких потрясений и горечи, что хватило бы и на три жизни». Конечно, бывали и хорошие, счастливые времена. Но то, что семьей она так никогда и не обзавелась, очень портило все праздники в ее жизни.

«Хорошо еще, что я крепкий и самостоятельный человек, — думала Джеральдин, — а иначе я просто сидела бы тут одна и плакала над своей судьбой. Поэтому мне лучше орать на кого-нибудь, например, на Марвина Уинкла, чем плакать, — продолжала размышлять она. — Конечно, он так мне еще и не перезвонил. Где его могут черти носить? И что вообще он может сейчас делать, хотела бы я знать».

Джеральдин взяла свою серебряную расческу и принялась расчесывать волосы, затем уложила их в пучок на затылке. «Если бы только в свое время мой брат Чарлз женился и у него были бы дети, — размышляла она, — тогда мне хоть было бы кого баловать. И с кем проводить такие торжественные мероприятия, как сегодняшнее. Почести воздаются Дедуле, а я одна-одинёшенька могу купаться в лучах всеобщего восхищения и обожания.

Я, по крайней мере, могу приложить свои усилия, свою энергию на пользу этому городу. Я ведь могла выручить за эту картину Бизли огромные деньги, но они мне совсем не нужны. У меня и так полно средств, чтобы безбедно дожить свою жизнь. Жаловаться не на что. Так вот, делом остатка моей жизни будет поддержание памяти о роде Спунфеллоу. И сделать я это смогу, помогая работе нового музея и, в частности, передаче в него всей той ерунды, что найду в нашем сарае. Торжества по случаю Нового года, в центре которых будет портрет моего Дедули, станут всего лишь началом моих усилий».

Джеральдин положила расческу на тумбочку, взяла пузырек с духами, стоявший на том самом месте, куда она его поставила после похорон одного из друзей. «Я никогда не обращала внимание на все эти мелочи, — продолжала размышлять Джеральдин, — я многие годы назад прекратила заботиться о том, как я выгляжу, но сегодня вечером, что ж, сегодня вечером надо сделать исключение». Она оттянула воротник своего платья, засунула под него пузырек и несколько раз нажала на пульверизатор, потом опрыскала духами руки и все платье вообще.

Проверив еще раз, как легла на губы помада, Джеральдин улыбнулась. «Я еще не умерла, вот что я вам скажу, — подумала она. — К тому же, мало кому известно, каким интересным и захватывающим может оказаться сегодняшний торжественный вечер».

Когда Марвин Уинкл прилетел в Денвер в пять часов вечера, он был разочарован тем обстоятельством, что видимость в районе Аспена стала стремительно падать и, следовательно, никакие самолеты в том направлении в этот вечер уже не отправлялись. Аэропорт Аспена закрылся и его не собирались открывать вплоть до следующего утра или до изменения погодных условий.

Отсрочка до завтрашнего дня столь важного путешествия совершенно не устраивала детектива. Предположим, например, что известный греческий гонец бежал бы до места назначения не столь быстро, а каких-нибудь пару дней, чтобы выкрикнуть умирая: «Мы победили! Мы победили!». Гонец, конечно, мог бы прожить гораздо дольше, но ведь тогда никто в мире больше не бегал бы на знаменитые марафонские дистанции!