Алексей Макеев - Та еще семейка

— Я найду способ возместить убытки.

— Это нужно сделать быстро.

— Я смогла бы провернуть это завтра же. Но мне нужна помощь.

— Я весь к вашим услугам и был бы очень рад за вас. — Парамиди даже подпрыгнул на стуле от добродушного беззвучного смеха.

Еще через полчаса разговор закончили. Марина Петровна отправилась, переступая через лужи, гулять по участку между оттаявшими сиренями и старыми соснами с шелушащейся корой. Она гуляла, думала, и мысли ее были отчаянные, смелые и жестокие. Неожиданно подул весенний ветер. «Март… Да, конец марта, — вспомнила Илляшевская и услышала, как в ветвях мокрых берез галдят в лохматых гнездах грачи. — Может быть, это вороны? Нет, целиком черные… Грачи прилетели… Весна…» И мысли Марины Петровны стали еще отчаяннее. «Вырваться и скрыться от всех, сбежать, сохранив свои накопления в швейцарском банке… Обвести вокруг пальца сыщиков, которые наверняка уже устроили на нее облаву, и беспощадных воротил запретного бизнеса, победоносно господствующего во всем мире, в том числе — в самых благополучных и процветающих странах… Это очень опасно, но это нужно сделать. Решиться и сделать! Другого шанса у нее не будет… Возможно, его уже нет. Ведь неизвестно, как с ней поступят, даже если она вернет им часть долга. Где гарантия, что ей оставят банковский счет и жизнь?..»

Расширенные сухие глаза Илляшевской смотрели на рвущееся сквозь волокнистую хмарь солнышко. «Эх, живем один раз!.. Или… или… — упрямо долбило в голове. — Давай, Маринка, решайся!..» Она вспомнила, как одна из клиенток «Золотой лилии», богатая Ирма Александровна, рассказала ей кое-что страшненькое о благодушном Стефане Георгиевиче. Сведения считались достоверными. Разболтался по пьянке муж благородной Ирмы Александровны, крупный муниципальный чиновник. Содержание интригующего рассказа сводилось к тому, что год-полтора тому назад Парамиди убил (или приказал убить) своего любовника, маленького артиста какого-то московского театра. Причем убил прямо на квартире, которую снимал для смазливого мальчишки, и еще расчленил его на куски. Убийство якобы было совершено из ревности. Впрочем, что-то упоминалось о золоте, картине (из драгоценных подлинников) и о наркоте.

«Что ж, такое не прощается… — размышляла привычная к уголовной морали Илляшевская. — Ревность, оскорбление изменой, это мне понятно. Деньги, картины, наркотовар… А ведь Парамиди находится в розыске, как и я. Или уже утряс это дельце, откупился? А что, если… Надо попробовать. Чем черт не шутит…» И она вернулась в дом.

— Значит, так, Стефан Георгиевич, — бодро и сурово сказала Илляшевская хозяину дома, усаживаясь в кресло рядом с камином, облицованным белым мрамором. Камин искрометно играл искусственными поленьями. — Мне нужно увидеться с моей бывшей служительницей. Она живет неподалеку от станции Барыбино, в одном из поселков. Недалеко от «Золотой лилии», от моей «Золотой лилии».

— К сожалению, она уже не ваша, — Парамиди прищурил черный греческий глаз. — И как вы это себе представляете, Марина Петровна? Неужели вы надеетесь, что в любом месте, где вы практически или теоретически можете появиться, нет засады? Любая ваша бывшая служительница взята на контроль, будьте уверены.

— Вы слишком высокого мнения о нашей героической полиции. Вчера я только свалила из судебного двора. Сегодня это еще обсуждается в полицейских верхах. Ну, подумаешь, убежала тетка, которую судят за наркоту. Что я, серийный маньяк-убийца? Террористка-смертница с запасом пластида? Похититель царской короны из Оружейной палаты? Киллер, которому заказали министра?

— Вы не просто тетка, которую судят за наркоту. Вас судят за налаженный наркотрафик, оценивающийся в сотни миллионов долларов. Уж сидите и не рыпайтесь, моя дорогая, хотя бы недели две.

Илляшевская оскалила белые зубы и топнула ногой сорок четвертого размера.

— За каким хреном тогда меня освобождали? Чтобы я уплатила долг? Мне нужно сегодня ночью попасть в здание феминистского клуба. Возможно, мне удастся найти там кое-что.

— Но это безумно рискованно. Вы сами говорили: на территории «Лилии» установлен полицейский пост.

— Ну и что? Если сделать с умом, его можно устранить часа на два. И я не уверена, будто все время, пока я торчала в тюряге, там по ночам бдели часовые. Не похоже это на нашу российскую организацию. Сначала, может быть, и подежурили. А потом опечатали двери, закрыли намертво ворота и для порядка проверяют время от времени.