Елена Басманова - Карта императрицы

Вирхов проводил первоначальное дознание подальше от трупа: осмотреть место преступления и жертву он уже успел, а здесь, в мансарде, и просторней, и воздух чище, не стоит мешать экспертам и фотографу.

– Итак, господин Закряжный, подойдите ближе, – пригласил устало Вирхов и, дождавшись, когда подталкиваемый околоточным массивный усач переместится пред его светлые очи, спросил: – И как же ваша баранья кость стала орудием убийства?

– Богом клянусь, не знаю. – На широком лбу художника, у висков, выползая из-под жесткой черной шевелюры, набухали голубоватые жилки.

– А когда вы видели ее в последний раз?

Подозреваемый замялся, глаза его виновато забегали и остановились на мертвенном лице мистера Стрейсноу:

– Не помню, – промямлил он.

– А зачем вы вообще держали у себя дома полированную баранью лопатку?

Художник, не спуская глаз с англичанина, пожал могучими плечами Растерянность этого крупного человека выглядела по меньшей мере странно.

Сэр Чарльз стоял недвижно, его ледяная невозмутимость и полуприкрытые глаза томили художника.

– Где вы ее обычно хранили? – продолжал наступление Вирхов.

– Где придется, – с трудом выдавил из себя портретист.

Озадаченно помолчав, Вирхов спросил:

– Ну, а откуда она у вас взялась, вы, надеюсь, помните?

– Из бараньего рагу. Аглаша к Рождеству готовила.

Доселе бледное костистое лицо допрашиваемого побагровело.

Среди затаивших дыхание свидетелей предварительного дознания пронесся невольный вздох – несчастная Аглаша погибла от орудия, принесенного в дом ее собственными руками!

Поняв, что с бараньей лопаткой ясности он не добьется, по крайне мере теперь, Вирхов повторил прежний вопрос:

– Когда вы видели последний раз мещанку Фомину?

– Вчера вечером, еще до того, как она отправилась на службу, – нехотя признался Закряжный, отведя наконец взор от окаменевшего англичанина, и уставился на вернувшегося в мастерскую застенчивого помощника следователя. – Аглая Ниловна помогала мне подготовить стол для разговления, одарила куличом...

– А сами вы заходили к ней? – спросил Вирхов.

– Да, – смутился художник, – она как раз на службу собиралась.

– А с какой целью вы к ней заглядывали? – напирал Вирхов.

– Из любопытства... – казалось, к художнику постепенно возвращается дар речи, – заметил я как-то, что вышивает она золотыми нитями на холсте – обычном, но очень большом, – какие-то слова... Одно разобрал – что-то вроде Донского... Все подшучивал над ней, старался выведать... Не о Дмитрии ли Донском идет речь? Думал, заказ какой-нибудь из церкви, да само полотно скромное, безыскусное... Любопытство заело...

– Из любопытства и лишили ее жизни при помощи бараньей кости? – Карл Иванович оценивающе рассматривал вероятного преступника, приходя к выводу, что силы в этом человеке достаточно, чтобы лишить слабую женщину жизни с помощью столь нетривиального оружия.

– Господин следователь! Не убивал я Аглаю! И зачем? – В возмущении художника проскальзывало что-то неестественное, деланное.

– Мотивы убийства мы выясним, – прервал его Вирхов. – А вот почему вы в шлеме, милостивый государь? Что за маскарад?

– Фотографировался в нем... А купил у старьевщика, дешево. Думал, пригодится для какой-нибудь модели... Потом, позже. Сейчас-то я только заказы на Петра Первого исполняю.

– Вижу-вижу, – обвел взором стены помещения Вирхов. – А как вы объясните, что тот холст со словами, о котором вы изволите рассуждать, при осмотре места происшествия не обнаружен?

– А никак... – Художник потеребил свой вислый ус. – Был он, в пятницу видел.

– Так-так, вчера. А был ли он сегодня, вы не знаете?

– Нет, господин следователь, не знаю, – опустил голову Закряжный.

– Странно... А не заговорила ли в вас преступная алчность? – Следователь встал со стула и начал расхаживать перед допрашиваемым. – Если холст забрал заказчик и заплатил за него, то не на денежки ли вы и позарились? По вашему жилью не скажешь, что вы сильно преуспели в материальной сфере жизни.

Вирхов выразительно обвел глазами комнату, софу под дешевеньким покрывалом, точно таким же, какое он видел в комнате убитой, стол со скудноватой трапезой.

Художник остановившимся взором смотрел на дознавателя. Околоточный, нетерпеливо переминающийся около него огромными ножищами в сапогах, на которые были напялены галоши с прорезями для шпор, решился подойти к следователю и что-то виновато прошептал ему на ухо. Вирхов недовольно кивнул и, дождавшись, пока полицейский выйдет из мастерской, продолжил: