Станислас-Андре Стиман - Приговоренный умирает в пять

- Отпустить на волю десять преступников, мсье.

- Кто привез вас сюда?

- Некто Сандрини, сыродел.

- Он еще здесь?

- Да, мсье. Должно быть, пьет бранду [Бранда - корсиканская виноградная водка].

- Сколько ему понадобилось времени, чтобы добраться сюда?

- Минут пятьдесят.

- Вниз он, должно быть, съедет быстрее?

- Видимо, да.

- Из Бастии я позвоню, - вслух размышлял министр, - или же дам радиограмму... однако, боюсь, будет уже слишком поздно.

Сандрини, узнав, что речь идет о спасении жизни осужденного, кстати вспомнил, что его зятю Пьетро тоже пришлось расплачиваться за другого, и гнал вовсю.

Дорогу он знает как свои пять пальцев. Господа могут ему довериться. Он домчит их за полчаса. Слово Сандрини.

Не вписавшись в последний поворот, автомобиль мягко опрокинулся в кювет.

Со дня вынесения приговора Лазаря каждую вторую ночь терзал один и тот же кошмар...

Его вырывали из забытья удары молота. В камеру вползал грязно-серый рассвет.

Перед ним строго и торжественно стояли мужчины в черном. Один из них, восково-бледный, был в куртке; второй - в одеянии священника; у третьего, с румяным лицом, был твердый целлулоидный воротничок; четвертый походил на мэтра Маршана, его адвоката, но словно съежился до неузнаваемости - этакий Маршан-пигмей...

Один из вошедших, худющий - кожа да кости, - официально-безразличным тоном провозглашал: "Ваше прошение о помиловании отклонено..."

Священник говорил: "Мужайтесь,сын мой..."

Человек с румянцем, отвернувшись, извлекал из продолговатого черного ящика лязгающие инструменты: ножницы, машинку для стрижки волос. Потом он молвил: "Час настал..,", и последний удар молота, доносившийся из-за двери, ставил завершающую точку.

В эту ночь Лазарю, который долго маялся от бессонницы, наконец приснился сон: будто он лежит на залитой солнцем поляне, подложив руки под голову, и смотрит в бескрайнюю синеву неба, и ласковое журчанье ручейка убаюкивает его...

Его вырвала из забытья легшая на плечо тяжелая рука. В камеру вполз рассвет аспидно-серного цвета. Перед ним строго и торжественно стояли мужчины в черном. Один из них, с румяным лицом, был в куртке; другой - в одежде священника; третий был восково-бледен; четвертый отдаленно походил на мэтра Маршана, но он был рыжий и под метр восемьдесят ростом.

Один из вошедших, с удлиненным румяным лицом, официально-безразличным тоном провозгласил:

- Ваше ходатайство о помиловании отклонено... Священник сказал:

- Будьте мужественны, сын мой...

Бледный худой человек, отвернувшись, извлек из продолговатого красного ящика лязгающие инструменты: машинку для стрижки волос, ножницы. Потом он промолвил:

- Час настал... - И голос его, хоть и тихий, перекрыл свежий говорок ручейка.

Лазарь был ошеломлен. Конечно,он знал, что этот час рано или поздно придет. Более того, он ожидал его прихода раньше и давно приготовился к этому... И все равно отреагировал, как напуганный ребенок, как больной, которого привезли на каталке к операционному столу. Подтянув одеяло к подбородку, он вжался в холодный угол стены. Сердце беспорядочно толкалось в ребра, от внезапно нахлынувшей слабости отнялись члены. К горлу подкатила тошнота. Еще немного - и он замарал бы свои холщовые штаны... Первая отчетливая мысль была о Лежанвье.

- Сволочь! - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Сукин сын!

Перед его глазами возник адвокат, каким он видел его в последний раз: обрюзгший, желтый, но слушающий его с вниманием. Тогда Лазарь был готов поклясться, что сумел разжалобить Лежанвье и тот, пока не стало поздно, откажется от своих прежних показаний, признается, как все было на самом деле...

Ну все, баста! Зажравшийся сукин сын приперся умостить свой толстый зад по ту сторону решетки только ради того, чтобы внушить ему напрасные надежды, позлорадствовать над его агонией... Несмотря на заступничество Жоэллы, несмотря на собственную нечистую совесть...

- Сюда, сынок, да поживее! - (Человек-скелет оказался добродушным жизнелюбом.) - Садись сюда и не шевелись! -продолжал он отеческим тоном. Мы и так опаздываем...

Видно, такова была его - что и говорить, весьма своеобразная - манера подбадривать приговоренных...

Лазарь тяжело опустился на указанный ему стул. Когда ножницы начали отгрызать ворот его рубашки, он вздрогнул.

Великий Лежанвье с его пресловутой честностью! Великий Лежанвье с его врожденным чувством справедливости! Худший из садистов, ослепленный навязчивой идеей, старый ревнивец, жаждущий мщения...