Евгений Аллард - Найти бесогона

– Я давно об этом догадывалась, больно ты похож на Гришу, не только внешне, но и повадками, жестами, голосом. Хорошо, я тебе расскажу, что знаю, – добавила она доверительно. – У Гриши были натянутые отношения с продюсером. Он ведь не только главную роль отдал Игорю. Давид Григорьевич заправляет всеми деньгами, а Гриша в последнее время очень в деньгах нуждался.

– Он много проигрывал?

– Да. Знаешь, скажу тебе по секрету, Олежек. Только ты не смейся, – она смущённо улыбнулась. – Грише являлся призрак. Его очень пугало это, он сутками пропадал в казино, пытался расслабиться, отвлечься. Много денег просаживал.

– И попал в зависимость к Розенштейну?

– Да. В страшную кабалу. Гриша жаловался мне, что не рассчитается до конца жизни теперь.

– Тогда Розенштейну было не выгодно убивать Северцева, – задумчиво сказал я. – Пока долг не отдал бы.

– Гриша выполнял для Давида Григорьевича какую-то работу. Не могу сказать, что именно. Но это было очень неприятно для него. Возвращался по утрам злой и раздражённый. Один раз я услышала разговор Гриши и Давида Григорьевича. Гриша кричал, что больше не будет что-то делать. А Розенштейн ответил: «Гриша, повязан ты серьёзно. Пойдёшь к ментам – сильно пожалеешь». Мой совет, Олежек, держись подальше от Розенштейна. Утомила я тебя. Отдыхай, – добавила она, поцеловав меня в лоб.

Я прилёг на кушетку, задумался над словами мамы Гали. Какую хорошо оплачиваемую работу Северцев мог выполнять для Розенштейна? Наркотики, проституция? Я почему-то вспомнил разговор Верхоланцева с продюсером, когда Розенштейн говорил о том, что я должен участвовать в чем-то. И именно поэтому согласился платить мне ставку в пятьсот баксов.

– Ну что, как наш герой себя чувствует? – услышал я зычный голос Лифшица и приоткрыл глаза. – Отдохнул? Давай собирайся, надо одну сцену снять.

Второй режиссёр стоял в дверях и рассматривал меня. Я сел на кушетку и пронзил его таким гневным взглядом, что мог бы сжечь дотла.

– Что глядишь? Ты профессионал или нет? Некогда раны ковырять. Одевайся, и поедем.

– Как Милана? – спросил я.

– Все в порядке, – ответил спокойно Лифшиц. – Пара царапин. Ничего страшного. Одевайся, машина ждёт, – добавил он и выскочил из трейлера.

Я выругался про себя, но зашёл в свой трейлер, оделся. И когда вышел наружу, сразу заметил Верхоланцева, который спокойно беседовал с Мельгуновым. Сволочи! Как будто ничего не произошло!

Лифшиц оказался рядом и повёл к синему фургончику.

Весь путь до места съёмок я пытался представить, как всё это выглядит снаружи? Постарался отодвинуть занавеску и выглянуть в щель. Но лишь заметил, как машина въехала в узкий забетонированный туннель с тусклым освещением, быстро пронеслась. Остановилась и начала опускаться.

Когда мы вылезли, Лифшиц провёл меня по коридору, на ходу рассказывая о предстоящей съёмке. Но слова не достигали моих ушей – я никак не мог отогнать видение тёмной махины, которая пронеслась над Миланой, чуть не убив её.

– Ты слышишь меня? – Лифшиц дёрнул меня за рукав. – Значит так, говоришь: «Белла, это лучший джазмен Америки, а может быть и Вселенной».

Я остановился, как вкопанный, одарив безумным взглядом второго режиссёра.

– Милана будет сейчас сниматься?! Её не отвезли в больницу?

– Нет, конечно. Жаль, она пока не может с декольте сниматься, царапин и синяков много.

– Царапин? – я схватил его за грудки. – Она чуть не погибла! Ублюдки, как вы можете заставлять её работать сейчас?!

Оторвав мои руки от своего воротника, Лифшиц пробурчал:

– Никто её не заставляет. Она сама знает, что делать. Олег, веди себя прилично. Если трахаешь жену главрежа, хотя бы делай вид, что скрываешь свои чувства. От широкой общественности.

Конечно, он употребил нецензурное слово, я давно привык, что работники искусства не церемонятся. Я резко развернулся, и со всей силы вмазал ему в нижнюю челюсть. Он отлетел в сторону, смешно взмахнув длинными ногами. Наклонившись над ним, я отчеканил:

– Никогда так не говори. Понял? Или убью тебя, сволочь!

Лифшиц растерянно пощупал челюсть, и, повертев пальцем у виска, пробормотал:

– Сумасшедший.

Я подал ему руку, помог подняться. Мы в полной тишине дошли до студии, Лифшиц бросал на меня исподтишка осторожные взгляды, словно боялся, что я опять его ударю. Но моя ярость испарилась, душу заполнила бессильная тоска. Около двери Лифшиц остановился и деловито проговорил, будто между нами ничего не произошло: