Евгений Аллард - Найти бесогона

– Что значит – поговорю? – голос Розенштейна звучал очень раздражённо. – Ты должен был с самого начала ему сказать! Без этого наша сделка не действительна! Запомни! А если он откажется, дальше платить ему будешь из своего кармана! После того, как Северцев коньки отбросил, я горю, как свеча. Ты это понимаешь?

– Кто же виноват, что он преставился? А, Давид? – поинтересовался ядовито Верхоланцев.

– Никто не виноват, – зло буркнул продюсер. – Ох, Дима, мне ещё надо с ментами дело уладить. Господи Иисусе, как мне все это надоело.

Послышался скрип открываемой двери, и я шмыгнул в туалет. О ком говорили продюсером с режиссёром? Наверняка, обо мне. Интересно, и в чем таком я должен участвовать? Значит, Розенштейн согласился платить мне такую ставку неспроста. И придётся отработать её. Очень надеюсь, что не в борделе.

Я вернулся на площадку, где уже поменяли освещение, передвинули камеру к одному из столиков. Милана переоделась в другое платье – блестящее, обтягивающее её прелести, как змеиная кожа. Надо просто быть педиком, чтобы не хотеть эту женщину. Я сел за столик, как было нужно по сценарию.

– Так, Милана, все то же самое, что с Северцевым, – рядом возник Верхоланцев. – А ты, итальянский мачо, сыграешь нам на балалайке, – произнёс он с издёвкой, обращаясь ко мне. – Ну чего уставился? Тебе, Верстовский, не итальянских мафиози играть, а быдло с сохой. Соберись.

Тоже мне Отелло хренов. Будто я давал повод. Специально затащу Милану в постель, чтобы стареющему индюку было, за что меня ревновать.

Милана вышла из служебного помещения, села за мой столик. Закурив тонкую сигарету, хорошо поставленным голосом спросила:

– Франко, когда ты, наконец, оставишь нас в покое?

– Никогда, – ответил я. – Малышка, что ты нашла в этом ублюдке?

– Не смей говорить о нем так! Ты его мизинца не стоишь! Он лучше тебя во всем. Талантливый пианист и честный, порядочный человек!

– Я тоже талантливый, – я усмехнулся. – Никто в Чикаго, может быть, во всех Штатах, не умеет так артистично вскрывать сейфы. И раньше тебя устраивала моя нечестность. Я грабил банки только ради тебя. И мог в любой момент завязать. Мне ведь многого не нужно. Ты знаешь. Но тебе нравилось находить утром букет свежих орхидей и вазочку со свежей клубникой. Даже зимой. Ты сможешь обойтись без этого? – спросил я насмешливо, откидываясь на спинку кресла. – А также без финтифлюшек с бриллиантами, изумрудами, рубинами, шикарного Кадиллака и дорогого белья?

– Обойдусь, – спокойно сказала Милана. – Франко, я больше не люблю тебя. Ты должен это понять. Я не кукла, не вещь, которой ты можешь безраздельно владеть. У меня есть чувства, душа, наконец. Ты должен с этим считаться.

– У меня тоже есть чувства и душа, – я взял Милану за руку, стал нежно целовать тонкие, нервные пальцы, что не предусматривалось в сценарии. – Люблю тебя так, как никто никогда не будет любить.

Милана чуть заметно растерялась от моей отсебятины, но быстро нашлась. В глазах зажёгся неподдельный интерес.

– Если ты меня по-прежнему любишь, то отпустишь, – сказала она по сценарию.

– Никогда в жизни! Я его пристрелю.

– Даже, если ты его убьёшь, не сможешь вернуть меня! – произнесла Милана свой текст. – И закончишь свою жизнь на электрическом стуле!

– Белла, ты бы с удовольствием посмотрела бы, как меня на нем поджаривают? А?

– Я этого не говорила.

– Но представила. В твоей любви ко мне всегда был элемент садизма. Тебе нравилось меня мучить. До смерти.

– Стоп! – крикнул Верхоланцев.

Я встал из-за столика и мрачно проговорил, делая вид, что смущён:

– Извините меня за самодеятельность. Этого больше не повторится.

– Дурак ты, Верстовский, – проговорил главреж снисходительно. – Именно так и будем снимать. Кирилл, приготовься, – обратился он к оператору. – Повторить сможешь? – спросил он уже меня.

Я кивнул, сел за столик. Возле Миланы суетились гримёры, поправляя грим взмахами больших кистей. Я не понимал, зачем это делать, она выглядела сногсшибательно. Я объяснялся в любви на глазах её мужа-режиссёра, мысленно заключив себя и Милану в цилиндр с зеркальными стенами, в которых отражались только мои чувства. И ощущал необыкновенную лёгкость и гармонию. Мы повторили весь диалог, я дошёл до слов любви, взял её руку и опять стал нежно целовать.

– Стоп! – заорал Верхоланцев, заставив меня вздрогнуть. – Откуда посторонние на съёмочной площадке! Немедленно убирайтесь!

В дверях нарисовалось двое рослых широкоплечих молодцов в сопровождении Розенштейна, выглядевшим на их фоне карликом.