Марина Серова - Куда уж хуже. Реквием заговорщикам (сборник)

Боец послушно снял пояс с ножом. Отбросил его в угол.

– Замечательно, – очень тихо прошептал Саша.

И выстрелил в упор.

Мы вскрикнули. Меня сковал шок, тупой страх придавил к полу.

Боец медленно осел, прижимая руку к животу.

– Зачем? – спросил он быстро синеющими губами.

– Ты думал, я тебе все прощу? Руку пожму? Или что я не знаю, что ты хотел сказать?.. Да я с самого начала знал, что брат станет руководителем обоих предприятий – и нашего, и германского. А потом на его место приду я. Потому что со мной легче. Потому что я многое могу позволить. На многое могу закрыть глаза. Ты хотел сказать, что Володи больше нет, так? Я это и без тебя знаю.

Наташа не вскрикнула тихонько, по лицу ее не потекли слезы: она стояла неподвижно и внимательно слушала…

– И ты, преданный пес, мне не нужен! Помирай. – Он отпустил Наташу и сухо рассмеялся, повернувшись ко мне. – Хороший спектакль, правда? Жаль, что Володи нет больше в живых. Я так и не продемонстрировал ему свой основной козырь, – он обернулся к Наташе.

Я стояла, не в силах двинуться, и видела, как медленно умирает мой телохранитель.

– Наташа, так когда мы сыграем свадьбу?

– Когда захочешь, любимый, – ответила изменившаяся в лице Наташа, – когда захочешь. Только дай пистолет. Я хочу сама пристрелить эту суку. Сама.

– Держи, – он, не глядя, подал хрупкой женщине оружие, та взяла его, несколько неумело взяла и, улыбаясь, навела на меня.

– Вот так, Ведьма, – произнес Саша, улыбаясь, – надеюсь, в своем аду ты будешь восхищаться нами и нашими достижениями. Представь, какие перспективы перед нами открываются!.. Понимаешь, а?

Я, не дыша, смотрела на дуло пистолета. А потом нашла в себе силы скупо улыбнуться и ответить:

– Да. Я воочию вижу твои перспективы.

Он не успел ничего сообразить, когда грянул выстрел.

Хрупкая Наташа стреляла, дергаясь от отдачи, и всадила в Александра Георгиевича четыре пули.

Он умер, не успев понять, что происходит, и, право же, это было проявлением милосердия судьбы.

– Скорее, – начала я, делая шаг к полулежащему Бойцу, – надо вызвать врачей… – но договорить не успела, потому что увидела: Наташа поворачивала пистолет в мою сторону.

За неизмеримо малое мгновение разрозненные кусочки, ранее казавшиеся глупостью, мелочами, соединились в моей голове в четкую и ясную картину происходящего.

Время замедлилось, воздух потек вокруг моего летящего в прыжке тела тягучими струями.

Но я все же схватила Наташу за руки и выпустила все напряжение, боль и ненависть последних часов на волю, одновременно проводя прямой удар ногой в живот, лбом в переносицу и отбрасывая ее в сторону.

Боль в руках была страшная, в бушующем потоке ярости я не сразу ощутила резкий удар в бок, она все же успела выстрелить.

…Сознание гасло, раздираемое болью. Я упала на колени, чувствуя, как растекается в боку слабость, тепло и кровь. Увидела Наташу, распростертую на полу.

И непонимающие глаза Бойца.

– Это она! – крикнула я, пытаясь подползти поближе. – Она убийца, свяжи ее, быстрее! – Боец двинулся, но медленно и неуклюже.

Он умирал.

Я умирала.

А Наташа медленно приходила в себя после сильных, страшных, но все же не смертельных ударов.

И выхода у меня не было.

Я вырвала из слабых Наташиных рук пистолет и выстрелила в ее тонкую прекрасную кисть. Прямо в запястье.

Она дернулась, закричала.

Тогда я выстрелила еще раз – в коленную чашечку. Потом бесполезно щелкнула напротив второй: обойма опустела.

Наташа кричала от боли, Боец лежал на полу, под ним растекалась кровь.

– Не умирай, пожалуйста, – прошептала я.

Он не ответил.

Спасительная мысль пришла в последний момент, когда сознание прощалось с телом навсегда.

Пытаясь мысленно ругать свою глупую башку, я дотянулась до Саши – господи, какая боль!!! – и вытащила у него из кармана сотовый телефон. Такой же, какой был у Володи.

Перед глазами потемнело, я боялась, что наберу неправильно, но из телефона раздался громкий знакомый голос:

– Алек слушает!

– Алек, мы все тут умираем, – прошептала я, теряя сознание, – Шелковичная, восемьдесят семь…

– Я слушаю, – сказал Владимир Георгиевич, усаживаясь напротив меня. Меловая бледность, с которой я видела его в больнице и потом, на внутреннем суде Предприятия, уже покинула его лицо, хотя оно оставалось неподвижным, словно маска. Глаза – сухие, воспаленные, потемневшие от постоянной боли; все выдавало в нем человека, который перенес боль утраты, потери неимоверно жестокой и нежданной.