Владимир Романовский - Наваждение

– До десяти лет.

– Почему же до десяти? – бледнея, спросила Фотина. – Почему до десяти?!…

– В рамках борьбы с коррупцией. Да, Фотина, вот они – благие намерения. Ведь борьба с коррупцией призвана ударить по зажравшимся олигархам. Но никогда она не ударит по олигархам, а до простых людей докатывается запросто. Второй штраф через неделю, повестка через три дня после этого, и суд через четыре дня после повестки. Как по маслу.

– Но я ведь не хочу … я ведь готова…

– Заплатить? Из каких средств, Фотина?

– Но ведь сейчас всего три тысячи семьсот…

– Вы, Фотина, Адрианну Евгеньевну в окошечке видели? Вы с нею поцапались? Она вам нахамила? Ну и вот. Среди секретарш у Адрианны Евгеньевны влияние – как Жукова на стройбат. Они ее боятся, как гугеноты Варфоломеевскую ночь. Чтобы вам заплатить долг, нужно назначить день и час приема, а назначает секретарша. И, будьте уверены – Адрианна Евгеньевна имя ваше запомнила, и ни одна секретарша в нашем замечательном учреждении не назначит вам теперь никаких встреч ни с кем! Никаких приемов ни к кому! Иначе Адрианна Евгеньевна ее съест живьем, вместе с костями, только туфли и сережки выплюнет. Никто против нее не пойдет, никогда. Она даже когда в артистическом жюри заседала, всех топила. Перед нею кренделями ходили, кланялись до земли, курьеров нанимали подарки доставлять – всё мимо. Такой она человек позорный. И, смею предположить, господину Брянцеву об этом очень даже известно. Так что придет вам, дорогая Фотина, и письмо со счетом на шестьсот тысяч – через неделю ровно; и повестка в суд через три дня после письма, не сомневайтесь. Через две недели будете вы стоять перед судьей, зная приговор заранее…

– Но что же мне делать!…

– Эх! Эх, Фотина, давно я хотел…

– Это несправедливо! Я ничего такого…

– … показать ведьме этой, что и на нее управа есть. Не волнуйтесь, пожалуйста. Мы все перед вами, Фотина, виноваты – не только Адрианна Евгеньевна, а вообще все мы, соотечественники. Мы позволяем бездушной бюрократической машине топить ближнего, и пальцем не пошевелим, пока нас самих не коснется. Как же, ведь чтобы помочь человеку, спасти человека от позора, нищеты, голода – да просто от неприятностей – нужно поступиться временем, иногда средствами; иногда даже положением собственным рискнуть. А мы равнодушны, жадны, и трусливы. Успокойтесь, Фотина, сейчас я позвоню Брянцеву и мы все уладим. Решительно все уладим. Вот уж действительно – «доколе!» Ну-с, так…

Он выхватил мобильный телефон, будто ручную гранату, улыбнулся конспираторскою улыбкой, и набрал номер.

– Алё! Черт, автоответчик. Ну, не скотина ли этот Брянцев? Хмм. Брянцев? Здравствуй, это Вася Мережковский тебя беспокоит. Есть дело важное, срочное, перезвони мне, как только сможешь. Не вздумай отлынивать, я тебя знаю. Я к тебе домой приду, если что. Понял? Перезвони.

Он отключил мобильник.

– Он перезвонит, – заверил он.

– А что он…

– Пока вам этот самый штраф не прислали на шестьсот тыщ, можно исправить многое, я думаю. Это контрольный момент. Повозиться придется, но исправить можно, и мы исправим. Ну, самое страшное – куплю Брянцеву билеты на «Зенит», он любит. Вот если штраф придет, тогда все. Тогда даже Брянцев ничего не сможет – все на автоматике. Ну, он мне перезвонит, и мы этим займемся. Эх, Фотина! Тошно мне. Жена от меня ушла, понимаешь? Ну я, конечно, вспыльчивый последнее время, раздражительный стал. Чему сие учреждение во многом способствовало. А все равно тошно. Я ведь ее любил, супругу мою. А она всё забрала через суд, всё. И квартиру, и даже картины фамильные. Переход Суворова через Альпы. Мне даже вуатюр пришлось продать, езжу теперь на троллейбусе. Живу вот теперь у друга, и то он косо смотрит уже, ждет, когда же я наконец найду себе жилище. К тому же он гомосексуалист, а с этим народом сама, небось, знаешь как, а, Фотина? Если что где не симметрично лежит, если пылинка на стеллаже, не говоря уж о носках на полу – сразу истерика. Они ведь чистюли страшные и онанисты. Не все, конечно. Но большинство. Вот ведь судьба, а, вот они, пути интеллигенции русской.

Он поднялся, сунул руки в карманы, подошел к окну, посмотрел на дождь.

– А знаешь, Фотина, я ведь когда-то мечтал стать моряком, как Римский-Корсаков. Я очень море люблю. И думаю я сейчас – хорошо бы, вместо этого вот всего … – он вынул руки из карманов повел ими вокруг, идентифицируя кабинет … – вместо дряни этой сейчас плыть куда-нибудь на Карибы … а хоть в Китай, какая разница. Не видеть этих рож унылых, не знать, не думать … – Он снова плеснул в стакан, взял его в руку, обошел стол, и присел на край. – Тебе нравится море, Фотина?