Владимир Романовский - Наваждение

– Да, я … мы с мамой живем. С моей мамой.

– В квартире?

– Да.

– Купленная квартира?

– Отец купил когда-то.

– А где сейчас ваш отец?

– Умер. На севере.

– Полярник?

– Что-то вроде этого.

– Да. Невоспетые герои. Вся история России – сплошные невоспетые герои, Фотина свет Олеговна! Вы работаете?

– Да.

– Где, если не секрет?

– В химчистке.

– О! Это ново. Уж я думал в химчистках только восточный контингент работает. Приятно знать, что в какой-то химчистке работает русская женщина. Не от хорошей жизни, конечно, а все равно приятно. Образование у вас какое? Школу окончили?

– Окончила.

– И после школы сразу на работу…

– Нет.

– Нет?

– Нет, я потом дальше учиться пошла.

– В институт?

– Да.

– И на кого учились?

– На филолога.

– О! Языки знаете?

– Французский. Но не бегло. Давно это было.

Вася Мережковский откинулся в кресле.

– Будьте добры. Не в службу, а в дружбу. Я так устал от нашего мата, от скобарского говорка на улицах и в подъездах, интеллигентную русскую речь нынче мало где услышишь … французский язык, университетский – это как бальзам, право слово, бальзам на душу, Фотина! Не откажите – скажите что-нибудь по-французски. Какие-нибудь строчки из каких-нибудь стихов! Пожалуйста! Умоляю вас!

Фотина подумала немного и сказала:

– Souvent, pour s’amuser, les homes d»équipage … Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers … Qui suivent, indolents compagnons de voyage … Le navire glissan sur les gouffres amers…

– Замечательно! – воскликнул, бодро вскакивая на ноги, Вася Мережковский. – Какая прелесть! Какое звучание! Невероятно! – Он снова опустился в кресло и запрокинул голову. – Ах, Фотина, что сказать, что сказать! Вот сидим мы здесь, в этом казенном сарае, занимаемся черт-те чем. Вы пришли – имевши глупость оставить заявку на информацию, и бессовестный, безжалостный Брянцев тут же вас и припечатал, и дал задолженности вашей ход по инстанциям…

– Я не оставляла заявку…

– А? Ну, это не важно. Может и не оставляли. Это же тоска какая, Фотина! Посмотрите только на это окно – мутное, а за ним дождик серый, влага, влага, сырость, сплин, а еще бывает и холод собачий посреди весны. Какая у нас в Питере весна – своими глазам каждый год видите. А сидели бы мы с вами, Фотина, на какой-нибудь уютной улочке в Париже, в кафе, со столиками на тротуаре. Там каштаны, липы, там даже в пасмурные дни легко дышать, там молодежь веселая, а люди в возрасте мудры и остроумны, хоть и не без доли цинизма. Эх! Какой язык – я, когда слышу французскую речь, Фотина, я теряюсь, я утрачиваю контроль над собою, меня переполняет восторг. Люди, которые говорят на таком языке, не могут быть тоскливыми и унылыми.

Он одним движением стащил с себя галстук, налил себе еще виски и выпил залпом.

– Эх! Ну, что же, Фотина, нужно разруливать этот ваш счет, потому что скоро будет штраф … – он посмотрел на дисплей. – Через неделю как раз и будет. Ровно через неделю. Шестьсот тысяч рублей.

– Как шестьсот тысяч? – испуганно спросила Фотина.

– Вот так. Сволочь этот Брянцев. Хоть бы он предупреждал. Звонил он вам?

– Нет … шестьсот тысяч?!…

– Оно, конечно, инструкция не предусматривает, чтобы предупреждать. Но ведь и запрета на предупреждение нет! Взял бы, как человек, позвонил бы, сказал бы – так и так, есть задолженность, придите и оплатите. А он – вот, сразу, экспедиционный ход, автоматическая эскалация. Скотина. Тварь.

– Шестьсот тысяч…

– Вот представьте себе! Нет у него совести, у нашего Брянцева, нет совсем! Вот скажите – у вас есть, Фотина, средства – заплатить шестьсот тысяч? Есть?

– Нет, – еще больше пугаясь сказала Фотина. – А почему…

– А ему все равно! Он никого не пожалеет! Родную мать продаст в купчинский бордель!

– А что же мне…

– Что же вам делать? Вот, вот об этом он, Брянцев наш, не подумал! А может и подумал, и не посчитал достойным внимания, что, согласитесь, еще хуже. В сто раз хуже. Ведь мы же не частная лавочка. С государственными учреждениями шутить нельзя – у бюрократии чувства юмора нет. Это на Невском заведения стоят одно за другим, да на Гороховой, да на Лиговке – должай хоть миллионы! Ну, отберут имущество в крайнем случае, разденут, обдерут, по миру пустят. Но на этом процесс кончается, несостоятельного должника оставляют в покое, когда с него нечего больше взять. А мы ведь – государственная команда. У нас не так. Сразу суд, сразу срок.

– Срок? Какой срок? – спросила, пытаясь изображать невинность, и испугавшись всерьез, Фотина.