Владимир Романовский - Наваждение

Сергей любил французские комедии, и Фотине они тоже нравились, и ей не хотелось думать ни о чем, даже о том, что небо за прозрачной крышей темнеет. Дворецкий принес еще закуски и следующую бутылку вина. При этом Сергей его не звал ни по телефону, ни по интеркому – возможно, дворецкий был телепат, угадывающий желания хозяина. Может именно за это его и взяли на работу.

После чего Сергей, который, как оказалось, всегда обо всем помнил, посмотрел на часы, увидел, что уже девять, и произвел контрольный звонок.

– Марина Владиславовна? Это Серж вас беспокоит. Да, по поводу Фотины Плевако и безобразника Брянцева. Ах, даже так? Спасибо вам огромное, спасибо. Нет, на будущей неделе я не смогу, но сразу после – обещаю торжественно. Да. Ну, спокойной ночи. Приятных сновидений. Нет, разумеется, вы никакая не старая и так рано никогда не ложитесь, это я так пошутил. У меня такой вот дикий юмор, это наше семейное, знаменитый предок тоже грешил. Ну, до свидания, Марина Владиславовна, до свидания.

Повернувшись к Фотине, он сказал:

– Хана Брянцеву. Взялась за него Марина очень круто. Дело закрыто, Брянцев уволен, начальству сделан разнос. Похоже, речь идет об упразднении всей этой лавочки, в смысле «Комиссии по раздаче фондов», или как они этот свой бордель называют.

Волна благодарности захлестнула Фотину. На глаза выступили слезы.

– Ну что вы, что вы, – забеспокоился Сергей Витте. – Зачем же плакать. Весть добрая, нужно радоваться.

– Это просто соринка в глаз попала, – рапортовала Фотина, залпом выпила бокал шардоне, и засмеялась.

Они досмотрели комедию Вебера, и Сергей рассказал Фотине, что Вебер – американский еврей, а вовсе не француз. Вообще сами парижане к городу своему относятся недружелюбно и поверхностно, а действительно любить Париж и снимать о нем достойные фильмы может только человек со стороны, заезжий. Вот ведь и большинство литераторов во Франции, воспевших Париж, были провинциалы. И Гюго, и Дюма, и Мопассан. Золя, правда, родился в Париже. Но именно у Золя в романах большой любви к Парижу что-то не найдешь нигде. А Генри Миллер американец.

Коль скоро речь зашла об американских евреях, Сергей вспомнил еще одного, страшнейшего авантюриста и проходимца, но умелого драматурга, благодаря пьесе которого увидел свет один из шедевров Джакомо Пуччини, известный в России под названием «Чио-Чио-Сан». Фотина слышала где-то это название, но не знала, что именно так называется, и Сергей с готовностью ей объяснил, что это такая опера, финальную арию из которой знают более или менее все цивилизованные фройляйн, включая, разумеется, саму Фотину. Фотина возразила, что понятия не имеет об этой арии, а про себя отметила, что не понимает толком, что такое ария. То есть, знает, что это что-то музыкальное, классическое, и там поют, а что конкретно поют – неизвестно, и можно ли под это пение танцевать или расслабляться – тоже неизвестно. Сергей пересел к роялю и наиграл сперва несколько тактов, а потом, воодушевившись, и всю арию, и Фотина действительно узнала музыку, и обрадовалась этому. И попросила Сергея сыграть что-нибудь еще. Он не стал ломаться и сыграл ей несколько опусов известного польского композитора Фредерика Шопена, а потом известного венгерского композитора Франца Листа. Многие женщины склонны таять, слыша живую игру на рояле, и Фотина к этой категории женщин как раз и принадлежала. Не говоря уж о том, что других знакомых, умеющих играть на рояле, у нее не было, и то, что красивый мужчина играет специально для нее было ей внове и очень, очень приятно. Руководствуясь не то женским инстинктом, не то какой-то сценой из фильма, Фотина, угадав последние такты опуса, наклонилась к Сергею и поцеловала его нежно в губы. Он ответил на поцелуй, запустил руку ей в волосы.

Тут же на веранде обнаружилась тахта со свежими простынями. Оказалось, Сергей тут иногда спит, под настроение. С непривычки Фотина очень стеснялась, жеманничала и прикрывалась, но Сергей был настоящий мужчина, джентльменист но настойчив, да и красив он был несказанно – в меру мускулистый, с мягкими волосами, большими синими глазами и большим членом. Первый раз в жизни Фотина начала во время половых сношений вскрикивать и постанывать, а не просто тяжело дышать носом. Ко второму соитию в ней начала просыпаться женственность, которую в определенных сословиях женщинам заменяют функциональность, рационализм, и размышления о том, что семья – главное, и нужно детей ставить на ноги. Будто они на голове сейчас стоят. К третьему соитию женственность проснулась окончательно, и Фотина ощутила себя красивой. Сергей был нежен и находил на ее теле неожиданные места для легких, пронизывающих поцелуев, и производил вещи, о возможности которых Фотина раньше и не подозревала. И нежно целовала его в шею, в плечи, в грудь, и даже всплакнула один раз.