Александр Аде - Год сыча

– Ты вспоминаешь отца? – неожиданно для себя спрашиваю я – и удивляюсь своей наглости. Еще недавно даже под страхом смерти не задал бы этого вопроса.

– Никогда, – кинув на меня удивленный взгляд, говорит мама. И тут же поправляется: – Почти.

– Ненавидишь его?

Хмурится:

– Почти двадцать лет прошло. Все давно перегорело. Я не противилась его встречам с тобой. Он и заглядывал. Сначала два раза в неделю, потом раз в неделю, потом – раз в месяц. Отдаст алименты, спросит тебя об оценках и отчаливает. Это в последнее время повадился приглашать дорогого сыночка в гости. С чего бы так заскучал? Или жена с дочкой не милы?

Чувствую, как она сдерживается, чтобы не наговорить лишнего.

Как-то так получается, что отец всегда присутствует в наших разговорах, точно призрак, который никак не уйдет в могилу. Стоит между нами и тянет в прошлое. Из-за него ссоримся, говорим друг другу колкости. Зачем? «Сгинь, сгинь, сгинь, рассыпься», – мысленно заклинаю его и понимаю: слова напрасны, мы прикованы к нему до скончания века.

25 апреля. Среда . Неугомонная Сероглазка отоварилась по случаю двумя пригласительными билетами и вытащила меня на светскую тусовку местного разлива под названием «Венеция в сердце».

Вечер сырой и серый. Прямо скажем, Италией не пахнет. Останавливаю «жигуль» возле кирпичного цвета особняка – городской картинной галереи. К стыду своему признаюсь, никогда в ней не бывал.

Проходим с Сероглазкой внутрь. Зальчик приличного размера, по стенам развешаны очень женские картинки, изображающие венецианский карнавал. В уголке дивчина и два хлопчика наигрывают старинные мелодии. Музыка томная, пышная и кудрявая, как завитой паричок. Девчоночки в карнавальных бело-золотистых масках и соблазнительных мини разносят вино. На столиках фрукты, бутерброды с красной и черной икрой, с буженинкой.

Народу – не протолкнешься. Одни жуют, другие прохаживаются с бокальчиком в руке, третьи общаются, жужжат тихонько, как давние знакомые. Проглотив два бутерброда и дерябнув шампанского разок-другой, прогуливаюсь вдоль стен и начинаю скучать.

Наконец нам представляют авторшу картинок, барышню с бойкими черненькими круглыми, как у птички, глазенками. В повадках ее тоже есть что-то птичье, нервное и суетливое.

Говорят спасибо спонсору, Аполлону со смоляными волосами, собранными в косичку. Парень облачен в шикарный белый кожаный костюм, черную рубашку и лакированные черные туфли. Сероглазка успела меня просветить, что спонсор – любовник художницы. Впрочем, оно и так было понятно: кто в наши дни станет меценатствовать за просто так? Я даже порадовался, что пацан пригож и здоров. Окажись он дряхлым и плюгавым, было бы куда противнее.

Время тянется, вязкое и пыльное, но рой поклонников искусства не разлетается, точно собрались здесь заночевать. Только повеселели от вина. В соседнем зальчике Сероглазка за столиком треплется с подружкой, впившись в нее сияющими глазами и интеллигентно покусывая бутерброд. До одурения таскаюсь между радостными ценителями прекрасного, чувствуя себя брошенным и ненужным. Хочется то ли зареветь от жалости к самому себе, то ли рожу кому-то надраить и успокоиться. «Сейчас возьму и свалю, – мысленно обращаюсь к Сероглазке, – а ты бегай, ищи меня!»

Но тут появляется маленькое развлечение. Основательно нагрузившийся старикан в лоснящемся черном костюме вываливается в центр зала и горланит, обнимая пьяно лыбящуюся бабу: «Старый дож плывет в гондоле с догарессой молодой!» На выступление старого шута народ реагирует задорным смехом и жадным любопытством – все мы, и одноклеточные придурки, и высоколобые интеллектуалы, охочи до зрелищ. Замечаю: красавец в белом нахмурился и напрягся.

Назревающий скандал – к неудовольствию публики – заминают, и время опять принимается тащиться со скоростью дремлющего ковбоя, который пересекает бесконечную прерию под таким же одиноким жалящим солнцем… «Ну, – думаю, – теперь пора». Отправляюсь в соседнее помещение, решительно, как морковку, выдергиваю Сероглазку из поля притяжения подруги… вдруг – грохот, звон, шум, крик!

Не слишком вежливо растолкав столпившийся народ, протискиваюсь поближе к эпицентру еще неизвестного мне события. И наблюдаю такую картину. На полу, эффектно раскинув ноги, лежит бело-кожаный спонсор. И такой он опереточный, нереальный, что, кажется, сейчас весело вскочит и поклонится публике, срывая аплодисменты. Возле него на коленках стоит художница. Лица ее не вижу, только руку, гладящую парня по голове. Напротив нее преклонила жирные колени черноволосая толстуха в бордовом, донельзя открытом шелковом платье, демонстрируя всем желающим черную кружевную комбинацию и такого же цвета бюстгальтер, распираемый внушающими трепет грудями. Эта пытается нащупать пульс – результат нулевой, о чем она сообщает скорбным пожатием могучих плеч.