Александр Аде: Осень надежды

В этот день я торчу дома. Напряжен так, что выйти на улицу – выше сил. Мотаюсь по квартире и жду вестей. То и дело усаживаюсь или укладываюсь, но тут же вскакиваю и снова принимаюсь мерить шагами комнаты и кухню. Дикое беспокойство и – одновременно – бессилие раздирают меня на части, как тренера, который смотрит решающую игру своей команды по телику. Сердце скачет упругим резиновым мячиком. Александр Пушкин, как сейчас помню, в таком случае говаривал: «То так, то пятак, то денежка!»

Когда мобила принимается трещать, бренчать, подергиваться и тихонько ползти по столу, нетерпеливо хватаю ее.

– Плывут пароходы – привет Корольку! – беззаботно, дурашливо гудит она голосом Акулыча. – Пролетают летчики – привет Корольку!.. А дальше уже и не упомню. В малолетстве учил, а нынче запамятовал, хоть тресни… А звонят Акулычи – салют Корольку!

– Взяли?

– А то. Действовали, пичуга, по твоему супер-пупер-гениальному плану. А именно. Уговорили вдовушку Ионыча, а уж она поведала всяким-разным средствам массового окучивания населения, что супружник живехонек. Так что пришлось мстителям доделывать недоделанное. А твой Веня…

– Веня?

– Он самый. Мы замаскировали под Ионыча нашего мента и посадили в каталку заместо усопшего. А Веня и клюнул. Лох, он и в Африке лох. Так что взяли с поличным, аккурат когда прицелился, чтобы из недобитого Ионыча жмурика соорудить. И уже порядочно вытряхнули. Например, не поверишь, у них даже полевые занятия были: в лесок выезжали из «макара» пострелять. И еще натрясем, будь спок…

«Вот и все, – думаю я, – финита ля комедия». И, если честно, никак не пойму, какие чувства владеют мной? Облегчение? Да вроде нет. Радость? Тоже вряд ли. Пожалуй, только опустошение и ничего кроме.

Выходит, сам того вроде бы не особенно желая, я отомстил за отца.

Сижу с Анной на диване. Наши пальцы – моей правой и ее левой руки – сплетены. И мне хорошо. Просто потому, что любимая рядом.

Главные женские роли в дурацкой пьесе, которая называется «Непутевая жизнь Королька», сыграли (за исключением мамы) трое: Марина, Сероглазка и, наконец, Анна.

Марина была моей самой первой женщиной. По молодости (а было мне тогда восемнадцать) и глупости я думал, что мы – один человек, и моя гордая и красивая жена – продолжение меня. Но продолжением она быть не желала, считая себя отдельной сильной личностью.

Сероглазка – ее прямая противоположность. Господи, Боже мой, до чего же я любил, проснувшись, слышать, как она копошится на кухне, и ощущать, что не один, что совсем рядом – маленькая смешливая жена! Меня умиляли ее крошечные, как у ребенка, ручки и ножки, детская наивная болтовня.

А потом появилась Анна, умная, сдержанная, и это была уже настоящая любовь, которая редко кому выпадает. До сих пор проклинаю себя за то, что после смерти Илюшки ушел от нее. Сколько времени было потеряно!

– Я не люблю осень. В отличие от Пушкина, – улыбнувшись, добавляет Анна. – В ней есть нечто зловещее. Сначала она вся золоте и пурпуре, а затем жуткая грязь, голые деревья. Как будто природа бесстыдно раздевается перед нами, обнажая свою уродливую суть. Это похоже на смерть. Скорее бы зима! Хорошо еще, выпал снег. А мне все равно кажется, что скоро на улице опять будет слякотно и мерзко.

– Погоди немножко, родная. Не за горами Новый год. И мы снова – хотя бы на пару часов – станем детьми и будем ждать чуда.

– Мальчик мой, – Анна целует меня в губы, ерошит волосы. – Ты ничуть не взрослеешь. И таким ты мне дорог бесконечно.

Включаю магнитолу.

– Позвольте, – приглашаю Анну.

И мы танцуем, обнявшись, как перед разлукой, под старинный романс о заветной звезде любви, которой суждено гореть-сиять над нашим последним пристанищем, и сердце мое разрывают нежность и печаль…

Смерть своего сожителя-наркомана Юля восприняла без особых эмоций. В последнее время она существовала по инерции, как во сне, от одной дозы до другой, смутно понимая, живет или уже умерла. И на опознании в морге держала себя с таким заторможенным безразличием, что врач и следователь прокуратуры, переглянувшись, усмехнулись.

Сегодня она по обыкновению лежит на диване в пустой комнате и вяло разглядывает толстый гламурный журнал мод. Когда-то роскошные наряды, драгоценности, стильные авто вызывали у нее восторг, зависть, желание всем этим безраздельно обладать. Она мысленно примеряла шелковое воздушное платьице с глубоким декольте, надевала туфельки, нанизывала на пальчики золотые и платиновые перстеньки с крупными, чистой воды бриллиантами и в белом лимузине летела… куда-то на бал, где ее ушки ловили восторженные слова мужчин.