Анна Оранская - Сладкая жизнь

Вино разливалось по телу, оживляя картину, раскрашивая ее, делая отчетливее — творя чудеса с ней самой, сто лет ни о чем не мечтавшей, живущей как живется, ничего не планировавшей, не верившей в сказки. А вот сейчас ей не хотелось переноситься в тело, сидящее здесь, так далеко от этого дома, не хотелось покидать эту картину. Картину под названием «Дольче вита» — как бы еще она могла называться?

— Хочешь десерт?

Она услышала не сразу — только когда он повторил в третий, наверное, раз.

— Что? Десерт? Да, пожалуй. И еще бокал вина, если можно…

Она внезапно осознала, что картина эта не плод воображения — она реальна. Потому что она уже в ней — с того момента, как познакомилась с ним, ибо это его картина. Именно в ней, находясь где-то на заднем плане сначала, она стала меняться — именно здесь она впервые испытала, и почувствовала, и увидела многое. Именно здесь она выкинула все рваные колготки, купив новые, именно здесь она стала придавать значение нижнему белью, отметила красоту украшений и одежды. Именно здесь она утратила равнодушие к мужскому вниманию и мужским словам. Именно здесь она перестала стесняться собственного тела и избавилась от многих предрассудков. Именно здесь она научилась ценить красоту ресторанных блюд, вкус хорошего вина и удобство дорогой машины. Именно здесь она впервые изменила мужу, об этом не жалея. Именно здесь она так отдавалась мужчине, словно делала это бесчисленное количество раз, — и улетала куда-то, ощущая при этом такое, чего никогда не представляла.

И с каждой новой метаморфозой, с каждым часом в его постели, с каждой поездкой в его машине, с каждым походом в ресторан она все больше материализовывалась на этом полотне. И наверное, могла перенестись туда совсем — если то, что он говорил, было серьезно и если она готова была сказать ему «да».

Там не было никаких проблем, в этой картине, — там всегда была хорошая погода, уют, тепло, достаток и комфорт. Там не было равнодушного мужа, нуждающейся в ремонте квартиры, старых «Жигулей» — и главное, там не было быта, повседневного и серого. И пахнущей безысходностью цифры «сорок» там тоже не было. Зато были молодость, уверенность в собственной привлекательности, комплименты и внимание.

— Алла, ты где?

Видимо, он снова говорил ей что-то в течение какого-то времени, а она снова не услышала, поглощенная своим. И потому и ответила не задумываясь:

— Там…

…Она все еще была там, когда они вышли на потемневшую улицу, после того как он позвонил кому-то, спросив привычное «чисто?» и сказав, что едет сейчас домой, чтобы ехали вперед и ждали у подъезда. Она прижималась к нему, когда они вышли — он поддержал ее под локоть, когда они спускались по ступенькам, и она качнулась на него, тихо рассмеявшись, шепнув заговорщически, что его предложение ее опьянило. Она видела его дом почти напротив, через Кутузовский, и знала, что сейчас они поедут к нему и она еще побудет какое-то время в этой картине, по крайней мере до того момента, как войдет в свою квартиру.

Но и даже тогда она хотя бы частично останется в ней — потому что, пока они будут у него, она будет дополнять ее все новыми и новыми деталями. Расспрашивая его обо всем — о том, где именно они купят дом, и какой, и что за машина этот «ягуар», и научит ли он ее водить, и в каких ресторанах они будут есть.

Было скользко, и она прижималась к нему — он оставил машину далеко от входа, на самом углу дома, шагах в тридцати, если считать в ее мелких, осторожных шагах. Она прижималась к нему, заглядывая ему в лицо, не думая о том, с каким выражением смотрит, видя только ответную улыбку. Продолжая улыбаться, когда он развернул ее к себе.

— Алла, знаешь… — Он вертел в руках мобильный, поглядывая через Кутузовский, видимо, ожидая звонка. — Ну, насчет того, что я сказал… Подумай, хорошо?

— Я думаю, — выдохнула многообещающе. — Именно об этом я и думаю…

Она все еще была там, в этой картине, когда он вытянул руку в сторону машины, нажимая на кнопку, открывающую двери. А в следующую секунду картина взорвалась изнутри, гулко и ярко, отбрасывая ее назад, на стену, — лопнула как мыльный пузырь, как гигантский дирижабль, застучавший по земле падающими останками, зазвеневший стеклом и полыхающий пламенем.

Но она все еще была в ней — глядя неверяще на то, что было только что красивым дорогим джипом. Переводя глаза на него, уже не ухоженного и улыбающегося, как на полотне, а ошеломленного, с растерянным лицом, перекашивающимся постепенно злобой, с безумными глазами, с пистолетом в руке, озирающегося судорожно.