Анна Матвеева - Сладкая отрава унижений

Мне нужно было успеть в редакцию к одиннадцати.

В эту пору машин на улицах мало: ранние граждане уже добрались до места, а поздние еще только вставали, умывались, одевались и совершали сопутствующие действия. Вот почему я не опоздала даже на минуту.

Редактор обругал одну мою статью и расхвалил другую, что могло бы в сумме дало ноль, кабы речь шла о математике. Мы быстренько перекурили с фотографом, и я снова пошла на улицу. Уселась за руль, запустила двигатель, тронулась. Тут мне и показалось, что с моей машиной, которую я зову “Принцесса”, что-то не так. (Надо уточнить, что в машинах я совершенно не разбираюсь, то есть не знаю, как они в точности устроены, но всегда чувствую, если с Принцессой что-нибудь не так.)

— Извините, — сказала я копошившемуся рядом с соседней “девяткой” мужичку, — по-моему, у меня что-то не в порядке.

При этом я, естественно, показывала на Принцессу, иначе мои слова можно было бы истолковать другим способом.

Мужичок серьезно обошел Принцессу кругом, присел на корточки, потом резко встал и сказал:

— Глушитель у вас отваливается. Можете поехать до дому, но тихонечко. Объезжайте ямки и ухабы. А потом попросите кого-нибудь приделать его обратно.

Бедная Принцесса! Мы с ней аккуратно поехали домой, объезжая ямки и ухабы.

На углу Егорова и Кантария Принцессу неожиданно подбросило, и я с ужасом услышала ее жуткий и жалобный вопль. Прямо под этот вопль мы доехали до ближайшего двора, свернули туда и остановились.

Я открыла окна и вздохнула. Мне не хотелось никого просить о помощи, мне хотелось сидеть в этом дворе вдвоем с Принцессой и курить в окно.

Этот двор... Сентябрь сделал его почти что красивым. Мертвые листики покрыли землю множеством дружелюбных ладошек, сквозь полуголые ветви берез проглядывалось голубоглазое небо. Любуясь двором, я вдруг вспомнила, что бывала в нем раньше — и ведь много раз! Причудливо устроена человеческая память — то место, где переживались сильные и многообразные чувства, засыпано совершенно другими переживаниями. Будто бы это не переживания, а листья.

Правда, до этого двора было еще кое-что. До того, как мы трое появились в этом дворе, было еще много чего.

Как же быстро мы распили этот город, разделили его на троих, будто фальшивое белое вино из киосков нашей юности...

Если хочешь, Принцесса, я расскажу тебе все, как было — с самого начала.

***

Лето Две Восьмерки. 1988 год. Мы — шестнадцатилетние школьницы, на три месяца застрявшие между девятым и десятым классом. С Зиной Уныньевой я дружила давно, а Нину Пиратову мы узнали только что — она была из параллельного, из “ашников”, которых мы, “бэшники” не очень-то уважали. Но Нина сразу же прибилась к нам, как только мы трое встретились на медицинских занятиях. Принцесса, знаешь ли ты, что такое “Учебно-Производственный Комбинат”? В советские времена, самый хвостик которых мы застали в школьные годы, считалось, что школьники должны овладевать навыками какой-то профессии еще во время своей среднестатистической учебы. Выбор был широк — машинопись, дошкольное воспитание, ЭВМ, но мы трое встретились на основах медицинских знаний. Нина собиралась поступать в мед, Зина всегда любила практичные решения, а мне просто было лень думать, и я поставила подпись на листочке с буквами “ОМЗ”.

И вот мы, в белых халатах и косынках (у Нины, впрочем, была докторская шапочка — я же говорю, она серьезно думала о будущем), сидим на занятиях в классе, заставленном скелетами, костями, завешанном жутковатыми плакатами, и еще что-то странное и неприятное плавает в баночках на подоконнике.

— Да, девочки, да, — говорит Раиса Робертовна, крашеная блондинка в яркой кофточке, наш медицинский наставник. Почему-то Раиса Робертовна упорно называла класс девочками, хотя среди нас были и мальчики — правда, немного странные, но все же несомненные мальчики. — Очень хорошо, что вы выбрали для себя эту сложную и мужественную профессию. За время учебы я свожу вас и на операцию, и в морг, и в анатомический музей, и, конечно, у нас будет разнообразнейшая практика в самых замечательных больницах города.

Зина шепчет мне:

— Верка, мы с тобой лжемедики. Засланные агенты, ряженные в халаты и косынки. Мы не хотим в замечательные больницы города!

Впереди сидящая Пиратова беззвучно смеется, это видно по тому, как приподнимаются обтянутые белой тканью плечи.

Ты, Принцесса, наверное, не помнишь Пиратову — она ведь уехала за полгода до того, как ты у меня появилась. Но про то, как она уехала, я тебе потом расскажу. А тогда, в двухвосьмерочном, дважды бесконечном году, она была знаешь какая? Она все время почти смеялась, Нина Пиратова, она была веселая, как синичка, пухлая и белобрысая. Еще она картавила совершенно по-французски и обижалась, когда мы ее передразнивали с этой ее картавостью.