Анна Оранская - Сладкая жизнь

…Телефон звонил тихо, но настойчиво. Вытягивая из сна, теплого, безмятежного, отделяющего ее от утра — которое пусть и воскресное, но ничего праздничного не сулящее. Надо готовить завтрак, а потом обед, а потом ужин, и делать со Светкой уроки, и два ученика еще, в час и в четыре. Хоть и воскресенье, а дел куча — как всегда, в общем.

Она слышала сквозь остатки сна, как щелкнул автоответчик — и что-то тихое бормотало, словно кто-то неизвестный, кто-то, позвонивший в такую рань, удивлен отсутствием хозяев и решил оставить им сообщение. А потом послышались гудки отбоя. Но не успела подумать с облегчением, что и слава Богу, не успела провалиться обратно, как снова послышались бестактные звонки.

Она вчера специально отключила телефон в спальне — зная, что можно поспать подольше. И ей, и Сергею, который, как обычно, даже в выходной собрался куда-то уезжать — но не с утра, днем. И она заодно перенесла в гостиную автоответчик, подсоединив его там кое-как. Просто на всякий случай — кому звонить с утра? Но кто-то вот нашелся.

Она улыбнулась, похвалив себя, все же засыпая — но, видно, неглубоко. Потому что через какое-то время из гостиной снова донеслось позвякивание, и она его снова услышала. Испытывая вялую злость на человека, который никак не может понять, что раз включен автоответчик, значит, хозяев нет или они спят. Ну что за идиот звонит в такую рань?!

Сон ускользал, и она выругала того, кто разбудил ее, аккуратно отодвигая обхватившую ее руку Сергея — часы на его запястье показывали семь сорок пять, — и вставая с кровати. Продавленной, скрипящей — но своей, в которую так хотелось вернуться. Она бы и не встала, но это могли звонить Сергею, и он бы разозлился, если бы из-за ее чрезмерной заботливости о его сне пропустил важный звонок, а ей не хотелось его огорчать.

Ночная рубашка задралась, и она одернула ее стыдливо и поспешно, оглянувшись на спящего мужа, накидывая халат и выходя тихо из комнаты. Тупо садясь в кресло перед окном, рядом со стоящим на столике телефоном — переставшим звонить, как только она вошла в гостиную.

Ну вот, встала, а теперь он замолчал. Она посмотрела на него выжидательно, торопя, не сразу заметив мигающую зеленую кнопку автоответчика. Сказав себе, что если это Володя или Павел, решившие с утра пораньше отказаться от занятий на сегодня или перенести их, то она им напомнит при встрече, что воспитанные люди раньше десяти утра не беспокоят других, тем более преподавателей, тем более в выходные дни.

«Алла Михайловна, доброе утро. Это Андрей…»

Она заставила его осечься, нажав на кнопку «стоп», судорожно развернулась к двери, удивительно быстро с учетом полусонного состояния подскочив к ней и закрыв плотно. И до минимума убавив звук на крошечной приставке к телефону, так потрясшей ее мгновение назад.

«Алла Михайловна, доброе утро. Это Андрей, Андрей Юрьевич, фирма «Ювель». Помните, вы у нас на фирме преподавали английский? Вы знаете, хотелось бы продолжить занятия. Как раз думал переговорить с вами по этому поводу — к сожалению, не застал… Дело в том, что я вынужден улететь, срочная командировка…»

Голос звучал весело и одновременно официально, самоуверенно и строго, и его ухмылка проглядывала сквозь формальные черно-белые слова. И она отдала ему должное, тому, что он так все придумал, чтобы не скомпрометировать ее, — но не сразу, уже когда прослушала в третий или четвертый раз.

«Так что я вам очень благодарен — и я лично, и вся наша фирма. Надеюсь, что мы остались довольны друг другом, — и очень надеюсь, что мы когда-нибудь сможем возобновить наши занятия…»

Он не успел попрощаться, его голос, — Сергей как-то запрограммировал там все, что у звонившего было очень мало времени, чтобы сказать то, что хочется. Но и того, что она услышала, было достаточно. Последней фразы особенно — даже для непосвященного двусмысленной, произнесенной к тому же иначе, чем все остальное. А уж она поняла, о чем речь, — и снова покосилась на дверь.

Она сидела перед окном, вглядываясь вдаль, все нажимая и нажимая на повтор, слушая запись снова и снова. Снежное поле было за окном — уже потемневшее местами, подтаявшее, шестнадцатое марта как-никак, — но она видела не его, а совсем другое. Ту далекую картину, повисшую на мгновение в воздухе, соткавшуюся в нем, — нереально красивую, призывно манящую, жарко волнующую. Вдруг прорываемую насквозь уродливой и злой силой, грохочущей и ревущей. Вдруг провисающую жалкими обугленными кусками, теряющими в пузырящейся от огня краске свое волшебство. А желтая рама в золотой горошек с большой табличкой «Дольче вита» — такая крепкая, надежная, излучавшая спокойствие и уверенность — съежилась внезапно, словно пластилиновая, превращаясь в жалкий мятый комок.